Юрий Погребов - В прорыв идут штрафные батальоны

Задержав взгляд на стакане с остывающим чаем, Балтус, как запоздало спохватившийся хозяин, поймавший себя на допущенном промахе, поспешил исправить ситуацию, повторил приглашение не стесняться, чувствовать себя свободней.

Чаепитие проходило в сосредоточенном молчании. Погрузившись в себя, оба размышляли каждый о своем. Наконец, видимо, придя к какому-то устраивающему его заключению, Балтус встрепенулся, поднял голову:

— Ты кинокартину о комдиве Чапаеве видел?

Довоенную кинокартину о легендарном комдиве, к тому же земляке, Колычев, конечно, видел. Но что за вопрос?

— Видел.

А Балтус продолжал удивлять его дальше:

— Где место командира в бою — помнишь?

Еще бы не помнить! Всякий, кто носит на плечах офицерские погоны, искушен курсантской заповедью: личный пример — решающий фактор успеха подразделения в атаке. Заподозрив подвох, Павел, осторожничая, отвечал односложно:

— Помню.

— У нас, Колычев, по-другому. Штрафная и обычная стрелковая рота — далеко не одно и то же. Обязанности и функции командира в принципе схожие, но у нас своя специфика, свои отличительные особенности. Командир штрафной роты — это, с одной стороны, тот же воинский начальник с известными тебе атрибутами и назначением, а с другой — карающий меч органов, кому предоставлено исключительное право не только железной рукой наводить порядок и дисциплину, но и, если потребуют обстоятельства, единолично решать судьбу штрафников. Те, кто преступает закон вторично, особенно на передовой, в боевой обстановке, подлежат расстрелу на месте. Ты еще до боя должен иметь четкое представление, кто готов честно искупить вину кровью и пойдет грудью на пулеметы, а кто не преминет нырнуть в воронку и «проголосовать ногами». Или влепить тебе пулю в спину. Поэтому место командира штрафной роты в атаке — строго позади атакующей цепи. Он должен видеть все и вся. И каждый штрафник, бегущий в атаку, тоже должен шкурой, затылком чувствовать на себе и твой всевидящий глаз, и зрачок твоего пистолета. Знать, что кара неминуема и следует за ним неотступно. Твоя рука тоже дрожать не должна. Дашь слабину — не командир… — Балтус пожевал губами, прислушиваясь к внутреннему голосу, и решительно заключил: — А потому, чтобы сто раз попусту не хвататься за кобуру, а сразу заявить, кто в роте есть кто, можешь для наглядности шлепнуть одного-двух самых ненавистных гнид. Дело на тебя заводить не буду.

Павел непроизвольно дернул головой, торопливо отвел в сторону глаза, покрываясь колкими цепкими мурашками от сознания, что может быть услышан комбатом в тайных против него размышлениях. В массе своей штрафники не понимали и страшились одного упоминания имени комбата. Недоступной для понимания, и Павлу тоже, была чрезмерная жестокость, с которой он подчас преследовал нарушителей дисциплины и порядка. Для многих тяжесть проступка казалась несоизмеримой с суровостью постигающего наказания. Еще свежи в памяти были подробности кровавой драмы, разыгравшейся несколько дней назад в восьмой роте. Пятеро штрафников, сидевших вокруг костерка с варившейся в каске картошкой, сделали вид, что не заметили направлявшегося в их сторону комбата. Поравнявшись, Балтус достал из кобуры пистолет и последовательными методичными выстрелами в голову положил всех пятерых. А прибежавшему на шум командиру роты ровным, бесстрастным голосом приказал:

— До первого боя числить в строевке. После боя — списать в невосполнимые потери!

Вот она, разгадка и истинная причина скорых, крутых на расправу действий Балтуса, а не гулаговская служба, которая, как полагали многие, вызверила нутро комбата, вытравила в нем все человеческое, способное внимать и сострадать.

— …Ульянцев — слабак, мягкотелый интеллигент и чистоплюй. Потому и отпускаю. В тебя — верю…

Балтус не договорил.

— Товарищ майор, — заглядывая в кабинет, доложил Гатаулин. — Каляев доставлен. Ждет.

— Пусть войдет. А ты послушай, — бросил он Колычеву.

Вошедший в комнату солдат, серый, невзрачный, предельного для строя возраста, переступив порог, мешковато ссутулился, оглядывая присутствующих, и лишь потом догадался доложить о своем прибытии. И все на нем, от несвежей гимнастерки до замызганных обмоток, было вислым, жухлым, неряшливым, подчеркивающим покорную обреченность. Приветствуя майора, приложился к виску растопыренной пятерней, ног не сдвинул.

«Недавно в армии. Вахлак!» — с неприязнью отметил про себя Павел и потерял к солдату дальнейший интерес. Балтус же, как всегда, пристально вгляделся в лицо солдата, сверяясь, заглянул в папку личного дела.