— Делай только то, что тебе буду говорить… И все будет в порядке, — уточнил Отто и показал свободной от пулемета рукой наверх. От пролета, который вел на второй этаж, сохранилась только верхняя часть. Ступени обрывались как раз на расстоянии вытянутых вверх ладоней.
— Хорошо, если эта лесенка выдержит двух бугаев из «пятисотого». Да еще с пулеметом в придачу. Держи, подашь мне наверх.
Отто сунул МГ только успевшему подставить руки солдату и, подпрыгнув, ухватился за торчащий железный прут, бывший некогда частью железных перил. Плоская железка резала руки, но деваться было некуда. Качнув корпус, Отто сумел зацепиться сапогом за бетонную ступеньку. Он почувствовал, как дрогнул весь пролет. Похоже, что он держался на соплях, то есть на нескольких оголившихся при взрыве арматуринах.
Встав на ноги, Отто почувствовал себя матросом на палубе корабля. Эта чертова лестница может рухнуть в любой момент.
— Давай пулемет…
Он ухватил МГ за раструб и поднял к себе наверх.
— Тебе лучше остаться внизу, Граабе… Она не выдержит двоих.
— Байер приказал мне помогать вам… Я не могу нарушить приказ! — с горячностью возразил Генрих.
— Мне все равно. Тогда погоди, пока я перейду на этаж. И лезь осторожно…
— Так точно, герр Хаген…
Упавшая бомба натворила здесь дел. Отто догадался, что они находились в школе. Это наверняка был класс географии. Впрочем, все содержимое обрушилось вниз вместе с полом. Глобус, черная школьная доска. Совсем такая же, как у него в школе… Это совпадение почему-то царапнуло Отто по сердцу. Часть стен и пола сохранилась лишь возле оконных проемов, которые выходили на ту самую улицу. Это самое важное. Отличное место для пулеметного гнезда. Можно неплохо обустроиться даже двоим, и весь район как на ладони. Конечно, если у русских нет чего-то потяжелее, чем пулеметы. Один прицельный выстрел из танка или сорокапятимиллиметрового орудия, и эти остатки класса географии станут его последним пристанищем.
— Смотрите, герр Хаген… — Это был Генрих. Ему все-таки удалось вскарабкаться наверх. Что ж, этот малый так просто от своего не отступает. Граабе тыкал пальцем в географическую карту. Оконные рамы высадило к черту вместе со стеклами, а она каким-то чудом висела на стене. Перекошенная, будто цеплялась за свое законное место изо всех сил, назло войне и бомбоударам.
— Вот это Германия… — Отто прочертил пальцем на карте контуры границы. Его грязный ноготь вел по темно-сиреневому пятну. — Где-то здесь Потсдам. Там живет Хельга…
— Вы что, по-русски понимаете?
— Что? — переспросил Отто.
— Вы хорошо знаете русский? — еще раз поинтересовался Генрих. В его голосе сквозило явное недоверие.
— Не-ет, если хочешь поднатореть в русском, обращайся к Ульману, — хмыкнул в ответ Отто. — Ему повезло, у него была хорошая репетиторша…
Генрих помолчал, а потом вдруг сказал:
— А она была красивая, правда?…
— Кто? — Отто почему-то сразу понял, кого новичок имел в виду. Ему расхотелось продолжать разговор.
— Ну, та… девушка. На площади…
— Ты действительно сидел? Не похож что-то ты на тюремного волка. Много болтаешь, парень…
Генрих насупился, но тут же отошел и без оглядки выложил:
— Я и года-то не просидел. За кражу меня отправили в кутузку. В Кёльне с дружком обчистили одного олуха. Вот тот уж точно олух… А сам я из Гуммерсбаха…
— Я не спрашивал тебя, за что и сколько ты сидел. В штрафном вообще не принято об этом распространяться. Запомни на будущее… — сплюнул Хаген.
Плевок его по дуге картинно упал на первый этаж через дыру, зияющую в полу, а Отто принялся расчищать место под картой. Здесь было навалено много обломков кирпичей и штукатурки.
— Герр Хаген…
— Чего тебе? — уже с раздражением отозвался Отто. — Вниз камни не скидывай. Русские могут засечь шум или пыль через проемы…
— Герр Хаген, — не отставал Генрих, — а как вы разобрались в карте, если не знаете русского? Это же русская карта…
— Ну, ты даешь, — Отто даже приостановился. — Ты что, в школе не учился?
— Как вам сказать… — Генрих замялся. Ему явно не хотелось выглядеть остолопом. — Я больше помогал отцу в мастерской. Он у меня занимался починкой обуви.
— Чтобы разбираться в географических картах, не нужно знать язык. Это карта Европы. Она одинакова и у нас, и у русских. Почти… Здесь Германия намного меньше, чем на наших картах…
— Да… — удивленно протянул Граабе. — Я-то больше силен в других картах. Их еще называют картишками…
Читать дальше
Гляжу на фотографии-
Остались две: сидит на стуле пионер,
Худой, в штанах коротких,
Значок и галстук в петлице.
На другой – уже он юноша, в рубашке,
Белой с коротким рукавом
И чубчиком тех предвоенных лет
Был призван в восемнадцать лет, прошел учебку,
Попал в тюрьму на 10 лет за самоволку,
Затем на фронт, в штрафную роту,
В сорок третьем, августе, под Прохоровку,
На Курскую дугу
Августа шестнадцатого дня,
Как мог, отметил день рожденья.
А двадцатого уже убит в бою
При взятии села Казачье
Над ним Гамаюн свои крылья расправила,
И печаль той похоронки пронеслась в небесах.
Напрасно мама ждала, не верила.
Хотя и дважды был ответ: убит и похоронен
А где, когда, земля ли есть под ним,
Покрыт ли памятником иль безымянен –
Ведь был он штрафником…
Прошло немало лет – семьдесят и еще пять…
,..Братская могла вся в цветах,
Ограда, памятник, как полагается, солдат на нем.
На камне сером 120 имен,
И он средь павших тоже есть…
Неподалеку новый храм, внутри него
Под потолок на стенах в золоте застыли тысячи имен
И он средь них на букву «Т» указан,
А также вся его штрафная рота…
В сей храм поток людей не только в памятные дни;
В ненастье даже - тепло и свет свечей,
Как праздничный салют, мерцанием Победы
Полки героев озаряет на их последнем воинском параде –
Страна и Вера помнят всех и почести одни на всех
Иду в рядах Бессмертного полка на День Победы.
К фотографии его я подписал:
Штрафная рота, Курская дуга, август, 1943.
Мои соседи читали это про себя, глазам не веря,
И взгляды отводя –
Ведь кругом героев строгие портреты,
Парадные мундиры,
Награды боевые.
И кто-то даже вслух сказал: «А не боитесь Вы?»
Я не ответил и молча нес его портрет
И если бы еще спросили, сказал бы просто:
«В России слава мертвых на войне – одна на всех!»