Ирина Тананайко - На фига мне эти баксы!!

— Столько лет прошло, а ты не меняешься! В самое неподходящее время теряешь сознание, пугая присутствующих.

— Ваня, у меня галлюцинация или ты мне снишься?

— Ну, это вряд ли! О случаях конкретного массового помешательства мне неизвестно. Хотя ты врач, тебе лучше знать.

— Ваня, ты, честно, живой?

— Ну, до сегодняшнего дня я в этом как-то не сомневался. В конце концов, могу тебя ущипнуть.

Линка, уже не вслушиваясь в этот милый бред, поглаживала дрожащими пальцами лицо держащего ее мужчины. Слезы градом катились из ее глаз, ну, разве могла она подумать; что алтайский авторитет Ваня Бешеный и Ванечка Ваянзин, друг ее афганской молодости, затерявшийся в песках ДРА, считавшийся мертвым, окажутся одним лицом?! В это время, вспоминая про себя молодость, Иван Владимирович припомнил один факт из своей биографии, осторожно усадил Линку на лавку около печи и шустро рванул за буфет. Успел он вовремя, полетевший в его спину кувшин, разбился рядом с ним об стенку.

— Линочка, успокойся, я щас все объясню.

— Гад ползучий, ты, что, сообщить не мог, что живой!

В сторону буфета полетела следующая партия кухонной утвари. Память Ваньку не подвела: еще в молодости вся их компания в ЛФК усвоила, что Линкины слезы надо воспринимать как крокодиловы. Линка может резко прекратить «плач Ярославны», и тогда ховайся кто может — разгневанной хозяйке процедурного кабинета не слабо швырнуть кипящим стерилизатором, чему Иван сам был свидетелем. Во время далекой молодости, когда проходил курс лечения гепатита в ЛФК ОВГ — 340, он с друзьями играл в процедурной в нарды, когда один, явно чокнутый представитель Кавказа, предложил Линке за чеки «Внешпосылторга». «Не повернув головы качан и чувств никоих не изведав» она залепила армянину, не ожидавшему со стороны медсестры такой неадекватной реакции, шприцами, зажатыми в руке, по морде. А когда тот бросился убивать презренную женщину, та, ни минуты не сомневаясь, запустила в него стоящий под рукой 20-литровый стерилизатор. Ребята, бросившиеся к ней на помощь, сами разобрались с этой жертвой афганской войны. Но к дежурной медсестре в тот вечер никто не решался подойти, и отбой она провела в рекордное время.

Иван, вовремя вспомнивший молодость, уберег себя от бытового травматизма.

— Зараза, сволочь, я же тебя погибшим считала, панихиды в церкви служила, неужели так трудно было объявиться?

Иван Владимирович, продолжая скрываться за буфетом, зная, что по части бешенства Линка может дать ему сто очков форы, попытался оправдаться:

— Ну и куда бы я сообщил, ведь ты наверняка вышла замуж, поменяла фамилию. Я, что, на деревню дедушке сообщать должен был?

— Ты вообще, гад, как в штрафбат попал?

— Я не виноват, что тот подонок сразу после боевой операции в ДШБ приехал. Мы только ребят привезли, тела еще теплыми были.

А эта мразь тыловая, вместо того, чтобы хоть притвориться, сочувствие выразить, учить стал, объясняя на наглядном примере, тыкая в трупы рукой, к чему приводит элементарная расхлябанность и несоблюдение уставных документов…

— А кроме тебя, естественно, больше никого не нашлось, кто бы объяснил штабисту, как он не прав…

— Да все расстроенные были, а я как на эту крысу штабную взглянул, кровь в голову бросилась…

— Бешенство это было, а ты на этого несчастного бросился, контуженый мой. Штабист же оказался..?

— … родственником зам. командующего ТурКВО.

— Ты всегда умел правильно выбирать врага! Получил на всю катушку!

— Ну, забрали меня в штрафбат…

— Где ты через некоторое время опять нашел нужного человека, у кого морда требовала пластической операции с твоим непосредственным участием.

— Да, проверяющий сволочью оказался…

— А ты оказался на зоне?

— Подумаешь, зона!

— Там тоже решил порядок по-афгански устраивать.

— А они меня карцером хотели напугать?

— Ну, правильно, после того как ты в ДРА у душманов в зиндане неделю без воды просидел, тебе карцер за санаторий сошел.

— Естественно, народ меня заметил, в общем к выходу из зоны я уже в авторитете был.

При последних словах обстановка в комнате опять изменилось, Иван Владимирович вышел на середину кухни с привычным для окружающих выражением скучного безразличия на лице, глаза опять превратились в ледышки. Народ невольно поежился, а удивленно слушавшая их диалог охрана подобралась, одна Линка оставалась невозмутимой:

— Ты из себя, Вань, дона Корлеоне не строй. Ни в чем твой племянник не виноват, я все его слова подтверждаю, зря, что ли, он меня на Алтай припер.