Андрей Канев - Пуля, Заговорённая...

— Благодарю, товарищ полковник, но я погожу, пока личный состав не уляжется спать, а то если с самого начала дороги дать слабинку, могут так расшалиться, что не довезём еще…

Грицак наморщил свой непропорциональный шнобель:

— Нет, дорогой, так не пойдёт… Пусть замполит не пьёт, это его работа бойцов блюсти. А тебе я приказываю со мной по «соточке».

Павелецкий уныло вздохнул:

— Подчиняюсь грубой силе…

— Вот так-то лучше!

Валерий Петрович, стал накрывать на стол, резать колбасу, сыр, хлеб.

В соседнем купе за импровизированной занавеской, сооружённой из простыни, ехали в Сыктывкар, чтобы создать семью Эдик Вартанов и Мадина Абдулова. Судя по звону ложек и солдатских кружек, они тоже готовились попить чайку.

А ещё через купе происходили разборки.

— Оторвать бы тебе башку,— возмущался Римша, сидя на верхней полке в купе вагона, свесив дурно пахнущие «копыта» с давно нестриженными ногтями,— водку он потерял, закуску он потерял…

Поезд, плавно тронувшись от платформы в Моздоке, всё набирал и набирал скорость.

С первым перестуком колёс из переднего по ходу движения конца вагона послышался гитарный трёхаккордный перебор, и полилась хрипловатая песня, это пел рыжий, весь в веснушках младший сержант Серёга Богомолов:

Кроме прапорщика Володьки Римши в купе ещё ехали трое: старлей Илюха Моторин, старшина Аркаша Павлюченко и провинившийся по разумению Римши прапорщик Петруха Синельников. В вагоне стоял привычный поездной гомон, пассажиры готовились поесть, как следует, отметить окончание командировки и завалиться спать часиков эдак на двенадцать. Только в купе, где старшим был Моторин, царило напряжение. Старлей спросил:

— Ты, что, действительно, весь рюкзак с провизией похерил?

Возмущению Илюхи не было предела. Он не понимал, как же так можно безответственно потерять общаковые продукты. Молчаливый по жизни Синельников, только головой мотнул и полез на свою верхнюю полку. Залёг там, как в дозоре мышью, ткнувшись несвойственным молчунам его породы курносым носом в исписанную царапинами пластиковую стену, почему-то подумалось ему: «Вот беда-то, вагон из такого материала внутри сделан, что выгорает вместе с пассажирами за три минуты…»

Не дождавшись ответа, Моторин плюхнулся на своё место у окна и несильно двинул Римшу по раскачивающимся ногам:

— И ты тут ещё вонищу развёл, убери свои топалки!

Римша подтянул ноги на полку:

— А что я-то? Вон у нас герой нашего времени,— и ткнул не совсем чистым пальцем в сторону отвернувшегося к стене сослуживца.

Тот упорно продолжал молчать.

Наблюдавший до этого за товарищами и не принимавший участия в одностороннем диалоге старшина, скорбно покачал стриженной под ноль головой и почти трагично произнёс:

— Петруха, ну хрен с ними с продуктами-то, но ведь в рюкзаке ещё и водка на всю дорогу была, пять бутылок…

— Вот-вот,— влез со своим комментарием ситуации неугомонный Римша,— по пузырю на каждые сутки пути…

Дослушав его реплику до конца, Павлюченко продолжил:

— Пожрать-то на любой станции купим, а вот нормальной водки не палёнки где найдёшь, а, Петруха?

Синельников молчал, как рыба об лёд и всё тут.

— Вот за это тебе точно нужно башку оторвать,— распалился теперь уже и Аркаша,— обрёк нас на сухое возвращение домой, ты просто мазохист какой-то…

— Во-во,— вставил словечко Римша,— молчаливый извращенец, как говорится, в тихом омуте бесы водятся.

Услышав последнюю реплику Володьки, Илюха словно подпрыгнул на месте:

— Но мы-то тут при чём? Хоть бы перед самым отправлением нам сказал, что мы без жрачки и пойла остались…

— О себе не думаешь, хоть бы о сослуживцах побеспокоился!— подлил масла в огонь Римша.— Где хоть рюкзак забыл?

Синельников тяжело и глухо вздохнул на своей полке, но так и не обернулся, так ничего и не ответил ругавшим его боевым друзьям.

В купе воцарилось напряжённое молчание. Хорошо было слышно, как, неумело подражая Владимиру Высоцкому, из своего конца вагона горланил Серёга Богомолов: