Андрей Канев - Пуля, Заговорённая...

В голову лезли праздные мысли о пельменях и мягкой подуш-ке. Павелецкий представил, как войдет, тихонечко отомкнув дверь ключом, и, с минуту понаблюдав за Любашей, которая, по всей видимости, вяжет сидя в кресле, шепотом скажет:

— Рядовой Павелецкая, какой нынче на камбузе расклад?

Та от неожиданности вздрогнет, глаза ее загорятся, щеки порозовеют… Ну, конечно, сначала дураком беспутным назовет, а потом сонной головушкой на Серегину неслабую грудь:

— Ой-ой-ой, как я соскучилась…

Благостные Серёгины размышления прервались:

— Привет, ментяра, я же обещал тебе, встречу в кавээне по колхозным заявкам!

После чего последовал жесткий удар в лицо, ко-торый восстановил в Павелецком стальную сердцевину. Он, сделав шаг назад и чуть в сторону, заслонил спину от нападения громадой родной пятиэтажки:

— Ну, козлы, подходи…

Противников Соломахин пересчитал — трое. Лиц не различить, голоса не узнать.

— И за козлов ответишь…

Били кулаками и ногами, вернее, старательно пытались достать, что могло означать только одно — «ментяру» мочить не собирались, собирались поучить. «И то, слава Богу…»— мелькнуло в голове. Время от времени фиксировал в памяти приметы, одежду, старался рассмотреть и распознать перекошенные злобой лица.

Секунды складывались в скоротечные минуты. И хотя Сергей поочередно и довольно ощутимо достал всех троих нападавших, они продолжали неустанно месить его тело. Соломахин все чаше и чаще стал пропускать удары, чувствуя, как в этом молчаливом вихре силы и резвость постепенно тонут в накопившейся за долгие дежурные сутки усталости.

Резкая боль и хруст в правом боку. Так, сломано ребро… Бух, бух, бух — град ударов по голове, шее, в грудь… Перед глазами поплыл туман, ноги сами собой подогнулись, и Павелецкий, осыпаемый с трех сторон болью, повалился вперед и на бок.

Но подлое сознание не торопилось гаснуть, позволяя ему в полной мере насладиться всем тем страданием, которое поднакопил ему за годы отсидки злопамятный «крестник». Помощи ждать было не откуда, звать на подмогу — ниже своего достоинства.

«Нет, все-таки, замочат, сволочи…»— напоследок подумал Павелецкий и вдруг не то чтобы услышал, а всем нутром ощутил какой-то сдавленный с клекотом звериный рык, неожиданно свалившийся на копошащуюся в снежном месиве четверку. В их суматошную сутолоку ворвался пятый участник. Натиск на Павелецкого ослаб. В отключающемся сознании всплыло спасительное: «Елы-палы, Цыганка…», и оно благополучно померкло.

Снова пришел в себя Павелецкий от резкого хлопка пистолетного выстрела. Собака взвизгнула, поддавшись секундной слабости, и снова завыла, превращая в лохмотья одежду стрелявшего. Он бросился бежать. Остальные за ним.

Дом продолжал хранить гробовое молчание. И только светивше-еся на третьем этаже окно распахнулось. Высунувшаяся в форточку Люба закричала срывающимся голосом:

— Сережа, это ты!?

Она не могла его разглядеть. Но женское чутье подсказывало, что это он, ее Сережка, лежит там, на снегу, рядом с подъездом своего дома. В следующую секунду силуэт в окне пропал. Любаша мчалась вниз, шлепая домашними туфлями в гулком ночью подъезде.

Павелецкий разлепил глаза, встал на четвереньки и пополз к лежавшей на дороге собаке, бормоча разбитыми губами:

— Цыганка, девочка моя, что же ты, как же ты? Сволочи… Вот сволочи… Цыга, Цыга…

Добравшись до собаки, Сергей стал лихорадочно ощупывать ее. Она была недвижима, живот и грудь липкие от крови. Сунув руку под левую переднюю лапу и ощутив слабое сердцебиение, Сергей понял, что Цыганка ещё жива… Он вспомнил, как собака появилась в его семье.

Участие в первой Кавказской войне свалилось на капитана Павелецкого неожиданно. Комплектовали сводный отряд милиции. Начальнику их отдела поступила разнарядка подобрать из своих сотрудников для отряда заместителя командира. Мужики нервничали — кого? Крутились все разговоры в курилке вокруг этого. Особенного желания сунуть голову в пекло ни за что никто не выказывал. И тут Сергей, стряхивая пепел в урну, легкомысленно сболтнул:

— А что, я бы смотался, если бы предложили.

Кто-то пошутил:

— Не иначе «Солдата удачи» начитался…

— И съездил бы, чего такого, мужская работа.

Все примолкли, и спустя минуту, разошлись по кабинетам. На следующее утро Павелецкий уже и думать забыл о сказанном. Но слово, действительно, не воробей, вылетит — не поймаешь. Через день начальник, невысокий полковник, пригласил в кабинет, угостил крепчайшим чайком и без обиняков спросил: