Анатолий Гончар - Хроника одного задания

А вот и они… Из командирской палатки, щурясь от дневного солнца, на свет божий выползли два субъекта. Ещё трое, не замеченные мной ранее, появились со стороны периметра. Все с калашами — семь шестьдесят две, в крутых разгрузках и ядовито-зелёном, франтовском камуфляже. Те, которых двое, зыркнули по сторонам, словно проверяя, на месте ли их «группа поддержки» и, не сговариваясь, одновременно шагнули в мою сторону.

— Ефимов? — презрительный взгляд, надменное лицо.

Появилось желание тут же послать спросившего куда подальше и идти своей дорогой. Но я сдержался.

— Да, — вместо этого подтвердил я. И, продолжая изо всех сил бороться с собственными эмоциями, почувствовал, как на растрескавшейся губе выступила капелька крови.

— Где Тарасов? — я ждал этого вопроса.

— А вы кто, собственно, такие? — то, что у этих типов полномочия задавать вопросы есть, можно было не сомневаться, но задать встречный следовало. Хотя бы из приличия.

— Прокуратура, — бухнул впереди стоящий. Я мысленно усмехнулся, тем не менее «прокурорский работник» протянул удостоверение. Всё правильно: фотография, печать. Запись — кто, что, фамилия — мне ни о чём не говорит. Нарышев, значит Нарышев. Вроде всё правильно, но с таким же успехом можно было показать любую липовую ксиву… Впрочем, без соответствующего указания вышестоящего командования в отряде их бы не приняли. Прокуратура, значит… Хорошо, хотя можно не сомневаться, они такие же прокурорские работники, как и я.

— Тарасов погиб, прикрывая отход группы, — дав такой ответ, я думал, что они тут же набросятся на меня с вопросами, почему мы его бросили, но этого не произошло, словно они ждали именно такого ответа.

— Он Вам ничего не передавал? — вежливо, очень вежливо.

— Нет, — отрицательное качание головой отдалось резкой болью в ушах. Похоже, последние капли адреналина в моём организме кончились, начался неизбежный откат в усталость. Прокурорские переглянулись. Интересно, а они что, рассчитывали, что противоборствующий им полковник отдаст документы прямиком в их руки?

К нам спешно подходит руководивший погрузкой раненых майор Фадеев.

— Надо ехать! — кивает он в сторону ревущей мотором брони и, обращаясь к стоявшим передо мной типам: — Там тяжелораненый.

— Две минуты, — похоже, «прокурорские» не собираются конфликтовать, и уже ко мне: — Позвольте вас осмотреть?

Во как: не обыскать — «осмотреть». Мой взгляд, брошенный на Фадеева и его ответный взмах рукой не укрылись от пристально наблюдающего за нашими действиями Нарышева.

— Осматривайте! — в словах открыто звучит злость.

— Позвольте Ваш рюкзак!

Ишь какие вежливые, или как там, в «Джентльменах удачи»: «Вежливость — главное оружие вора»? Где-то так. Стряхиваю с себя изрядно опустевший РР.

Заглядывают вовнутрь, лезут в кармашки, проверяют спальник, заглядывают в разгрузку. Я чувствую, как нарастает в них раздражение.

— Строить всю группу!

— Бойцы устали! — я вяло сопротивляюсь. Почему вяло, хотя должен был послать их на хрен и срочно дать команду на погрузку всей группы? Потому что документы действительно здесь, и я не хочу, чтобы нас вывернули наизнанку. И так всё висит буквально на волоске. За себя я не переживаю. Если и найдут — то мало когда и что Юрасов мог положить в разгрузку раненого?!

— Вы хотите, чтобы вас судили за оставление противнику раненного полковника Тарасова? — Нарышев тоже не спешил упоминать ведомственную принадлежность погибшего. Мог бы и соврать.

— Нет! — внезапно я понимаю, что это не простая угроза. Стоит им что — либо заподозрить, и меня вывернут наизнанку. — Но я выполнял его приказ!

— Мы Вам верим! — в этом его «верим» прозвучало неприкрытое «пока верим». — Поэтому стройте личный состав!

— Есть! — в подчёркнутом испуге не так много наигранности. Захоти они отправить меня на нары, и никакие свидетельские показания уже не помогут. Майор Фадеев тоже не собирается протестовать.

— Группа, строиться! Рюкзаки перед собой.

— Раненых тоже…

— Что??? — оказывается, во мне, кроме усталости остался ещё изрядный запас злости. Рука совершенно непроизвольно дёрнулась к оружию. Но, наверное, я ослышался.

— Рюкзаки раненых и их разгрузки тоже! — усмехнулся Нарышев.

— Все вещи выложить! — и уже подходя к машинам: — Живее орлы, живее!

Измотанные, изодранные, злые, как черти, бойцы, матерясь, принялись выполнять отданную команду со всевозможной поспешностью. Они ведь не хуже моего понимали, что дорога каждая минута. Нарышев же и сотоварищи за время, пока спецназовцы выкладывали свои вещи, услышали о себе много «хорошего», но ни одним словом, ни одной репликой, ни одним косым взглядом не выдали своего хорошего слуха. Почему они так поступили, вариантов было всего два: первый — они сами не единожды бывали в передрягах; и второй (который мог вытекать из первого) — только что вышедшим из тяжелого боя разведчикам поперёк горла лучше не становиться. Шмон начался, когда последний рюкзак был перевёрнут и на землю высыпалось его содержимое. Хорошо, хоть затянулся он ненадолго и в одежде «прокурорские» ни у кого не шарили, но они заглянули в кузов машины, осмотрели носилки и раненых, перетряхнули все лежавшие на земле рюкзаки, брезгливо поморщились, проходя мимо окровавленной разгрузки Довыденко. На какое-то мгновение действительно стало плевать: найдут — не найдут. Обещание, данное погибшему полковнику — это одна чаша весов, а на другой тяжелораненый разведчик и его жизнь, возможно зависящая от минут или даже секунд. Пусть заглянут в карман разгрузки, найдут, и мы наконец-то тронемся в ПВД, но не заглянули, не нашли. Обыск закончился.