Валериан Якубовский - Дезертир

Несмотря на то, что в голосе этого человека было что-то знакомое, Шилов, не видя под газетой его лица, начал сомневаться. А Пашка ли это вообще? Мало ли на свете матерей, которых погубил язык? Но вот молодой человек откинул газету — и Шилов, втайне взглянул на него, остолбенел. Это был точно Пашка. Тот самый Пашка Косой, которому Шилов в детстве променял на фотоаппарат отцовские часы и получил от матери взбучку: "Надо немедленно уходить, пока он не очухался. И чем раньше, тем лучше".

Пашка Косой тоже с подозрительностью взглянул на Шилова.

— Слушай, друг, — сказал он. — Твоя фамилия случайно не Шилов?

— Не знаю такого.

— Уж очень похож.

— Каждый человек на кого-то похож, — ответил Шилов и начал гадать, поверил ему Пашка или не поверил. Должно быть, поверил, потому что больше не вступал с ним в разговор и, взяв газету, снова закрыл лицо от солнца.

Чтобы не дать повода для подозрения, Шилов, поправив майку, продолжал лежать неподвижно и строил планы, как унести от Пашки Косого ноги и добраться домой. Ехать на поезде опасно. Можно опять встретить Марию Михайловну. На вечернем теплоходе? Там одна губинская сволотня. Оставалось переправиться на левый берег и домой идти пешком.

Спустя полчаса, Шилов навернул на туфли рубашку и брюки, перевязал ремнем и на боку переплыл Двину, не замочив даже одежды.

Придя с работы, Татьяна Федоровна с беспокойством поглядывала в окно, ожидая сына с Ядрихи, но Шилов зашел во двор с Вондокурской тропинки, усталый и чем-то озабоченный.

Видя, что сын не в духе, Татьяна Федоровна молча накрыла стол и, не дотрагиваясь до ложки, начала донимать его расспросами о поездке в город.

— Плохи мои дела, — сказал Шилов, придвигая тарелку со щами. — С Марией Михайловной столкнулся в вагоне, а на пляже встретил Пашку Косого.

— Господи! — схватилась за голову Татьяна Федоровна. Ей стало невмочь, что потуги отвести от сына подозрения провалились и угроза опять исходит от семьи Сидельниковых. Пашки она не боялась. Пашка с тридцатых годов живет в городе и не знает о дезертирстве Шилова. А вот Мария Михайловна… — Что она тебе сказала?

— Ничего, — улыбнулся Шилов. — Она меня не узнала…

— Так бы и сказал, — заплакала мать. — Она все еще замечала, что сын пугает ее своими промашками и издевается над ней. — Ты уморил меня, дитятко. Думаю, пропала моя головушка. Жди гостей. Сколько лет хранила тебя, Мишенька, и все псу под хвост… А Пашка что?

— Я сказал ему, что он обознался.

— Поверил?

— Поверил.

— Слава тебе, господи! А вот Мария Михайловна…

— Мне кажется, если б она и узнала меня, не пошла б доносить.

— Ой не скажи, дитятко. Пошла бы. Мы славно ей насолили. Она не пойдет — Щукин пойдет. А нам от этого не легче.

— Щукин — другое дело. Он давно на меня зубы точит.

— Все равно, дитятко, что дерево, что бревно, — вздохнула мать, подкладывая сыну остатки воскресной стряпни. — Оба одним миром мазаны.

— Одним, не одним, — заявил Шилов, — а встретится мне этот Щукин на узкой дорожке — не быть ему живому.

— Что ты, бог с тобой, Мишенька… Может, еще…

— Между прочим, я его видел сегодня.

— Где видел?

Отодвинув от себя пустую тарелку, Шилов рассказал матери о дневных похождениях на пути к дому. Он дважды переправлялся через какие-то водоемы, оставшиеся после весеннего паводка, обходил за версту работающие сенокосные бригады, прятался от людского глаза в зарослях ивняка. У губинских угодий видел станционную машину, на которую грузили сено. Щукин стоял у кабины и разговаривал с бригадиром. Пришлось дать крюку, чтобы не попасться Щукину на глаза. И только к вечеру Шилов вернулся домой.

— А что нового в городе? — спросила мать, убирая посуду со стола.

— Портреты Берии поснимали…

— Берии? То-то, я вижу, ребятишки у конторы таскают какой-то рваный портрет и горланят во все глотки:

— Ловко они его! — улыбнулся Шилов. — Ведь кто-то уже успел сочинить.

Татьяна Федоровна не знала, радоваться ей или кручиниться:

— А это хорошо, что сняли?

— Как тебе сказать, — затруднялся Шилов. — Людям посвободнее будет.

— Плевать мне на людей, — в задумчивости проговорила мать. — А тебя уж никакая власть не оправдает. Что делать, дитятко, не знаю… Нашего горя и топоры не секут…

— Еще бы оправдала. А кто про меня знает? Властям нужно донести.

— Донесут те же Сидельниковы, дитятко.