Юрий Герман - Подполковник медицинской службы

— Прошу прочитать записки товарища Левина, — сказал Мордвинов. — Думаю, всем это интересно.

— Воскресенская, тебя на крыльцо вызывают, — шепнул Жакомбай Лоре.

Когда она выходила, Харламов начал читать.

На крыльце ее ждал высокий, черноволосый и черноглазый старшина — стрелок-радист. Вечернее солнце заливало всю его сухую, мускулистую и статную фигуру обильным и теплым светом. Старшина смотрел на Лору прищурившись и молчал.

— Вот нашел время, — сказала Лора. — Некогда мне сейчас.

— Поминаете? — спросил старшина.

— Поминаем, — ответила Лора. — Ваших там много. Майор Плотников и майор Гурьев… Ватрушкин тоже…

— Лора, я за ответом, — почти строго скатал старшина. — Или так, или иначе…

Глаза его зажглись и погасли. Он придвинулся к ней и положил свою ладонь на ее горячее запястье. Она по привычке быстро посчитала родинки на его щеке: пять.

— А если я мамаше твоей не понравлюсь? — спросила она. — Или сестричке? Тогда как?

— Понравишься! — уверенно сказал старшина. — Об этом пусть у тебя голова не болит…

Когда Лора вернулась в комнату, Харламов закрывал левинскую тетрадь. Все молчали.

— Ну что ж, — сказал Мордвинов, — дело серьезное и весьма интересное. Я рекомендовал бы доктору Баркану продолжать ведение записей, начатых Александром Марковичем. Что же касается до вопросов общего обезболивания при обработке ранений конечностей в масштабах флотских, то мы это, разумеется, решим в ближайшее время. Ну, а потом, естественно, обратимся в Главное Управление, к высшему начальству. Tак, полковник Харламов?

— Так, — твердо ответил Харламов. — И через голову Шеремета.

Все встали.

И по дороге на пирс опять заспорили с Лукашевичем, который считал, что вводить левинский метод во всех госпиталях преждевременно.

— Ну хорошо, на сегодня хватит, — сказал Мордвинов. — Вот ночью посмотрю тетрадку Александра Марковича и завтра дам настоящий бой. Дадим им всем бой, Алексей Алексеевич?

— Дадим! — уверенно и спокойно ответил Харламов.

Ленинград. 1949

Вы ранены?

Как вы себя чувствуете?.. Вам понятно: я спрашиваю, как вы себя чувствуете? Вы не ранены?

Ты об этом «юде» забудь! Понял? Всегда… Навсегда… Он… для тебя господин доктор. Понял? Господин подполковник! А если ты скажешь это… еще раз, я застрелю тебя в госпитале… Это говорю я тебе — я… Понял?

Да. Я понял. Я хорошо понял!

Я истекаю кровью… Я прошу оказать мне экстренную помощь. Моя группа крови вот тут указана… Но я убедительно прошу вас, господин доктор, по вашему лицу я вижу, что вы славянин, я умоляю вас: если понадобится переливание — только не иудейскую кровь.

Вы понимаете меня?.. Речь идет о моей будущей судьбе, о моей карьере, о моей жизни наконец. Ни в коем случае не иудейскую кровь…

Вы поняли меня, господин доктор?

Да, понял!.. Но мы имеем сейчас только иудейскую кровь. Таково положение дел. А без переливания вы погибнете…

Надеюсь, что такого рода подробности не будут записаны в мою книжку военнопленного. Ну, группа крови — пусть, а вот это… иудейская…

Я доставлю себе удовольствие записать все подробности!.. Я запишу все решительно.

Но почему, господин доктор? Ведь вы же славянин...

Я славянин, и я ненавижу расистов. Понимаете меня?.. Я ненавижу антисемитов, германофобов, ненавижу тех, кто линчует негров, ненавижу мракобесов. Впрочем, это ненужные слова. Что вы решили насчет переливания крови?

Я подчиняюсь насилию!

Нет, так не пройдет. Вы просите нас перелить любую кровь или не просите?

В таком случае я вынужден об этом просить.