Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

— Маму отравили? — Лиза едва выговорила эти слова, потому что в горле у нее встал комок. — Но она умерла от простуды, так сказал доктор.

— Но доктора прислали из ГПУ, — ответила Белозерцева жестко, — да, Надя простудилась. Но ничто не угрожало ее жизни, пока ей не ввели смертельную дозу лекарства, в четыре раза превышающую допустимую. Якобы по недосмотру. Медсестру, которая сделала это, арестовали, но быстро отпустили. Она же действовала по приказу. А приказы отдавались свыше.

— Но зачем? Зачем? — Лиза приподнялась, с трудом сдерживая слезы.

— Они хотели, чтобы комбриг Голицын стал более послушным. У него остались две маленькие дочери, вы с Наташей. Им необходима была мать. Они думали, он быстро женится, и даже приставили некую особу Таню Коровину, служившую агентом ОГПУ. Так комбриг все время находился бы под присмотром. А рано или поздно его склонили бы к сотрудничеству, доносительству то есть. Но они не могли допустить, что Гриша станет хранить верность своей умершей супруге. А то, что нельзя использовать, надо уничтожить — таковы большевистские правила. Осознав, что их трюк не удался, огэпэушники приговорили Гришу. Без Нади он прожил всего лишь пять лет. Потом — арест и расстрел. Благо, и повод нашелся, и верные люди.

— Господи, господи, как же это все? — Лиза с трудом преодолевала смятение, охватившее ее. — Сколько же я не знала! Вы поверите, Катерина Алексеевна, — она подняла к Белозерцевой залитое слезами лицо, — я часто спрашивала себя: зачем папа, как приезжает на дачу, обязательно идет на кладбище, к Параше Головкиной, кто она нам? Да еще берет и нас с Наташей с собой. Однажды он сказал мне, — вспомнила она, — за полгода до ареста, чтобы я не забывала эту могилку, когда его не станет. Как будто чувствовал. Я и подумать не могла, что в ней похоронена бабушка.

— В середине двадцатых годов, когда я встретилась с Гришей после долгой разлуки, — продолжала Белозерцева, — я пыталась помочь им с Надей уехать из Советского Союза. Побывав в Париже, я тайно договорилась с Дмитрием Павловичем, что они с сестрой примут Голицыных и не станут пенять Грише на прошлое. Хотя кто мог отвечать за всю эмиграцию? Конечно, избежать нелицеприятных разговоров не удалось бы, но во всяком случае, они сразу же получили бы моральную опору. В Советском Союзе я тогда еще могла, пользуясь расположением Дзержинского, добиться для них разрешения на выезд. Многие, кто прежде верил в рай справедливости на Земле и разочаровался, познав реальность, тогда уезжали. Я говорила Грише об этом. Он был согласен, но опять насмерть встала Надя.

Я просила Гришу не говорить супруге, что мы были знакомы до революции, что Екатерина Белозерцева и бывшая княгиня Катя Белозерская, урожденная Опалева, — одно лицо. Тут уж Надю как подменили. Ее обуяла совершенно неоправданная ревность. Я полагаю, она знала о том, что Гриц женился на мне, оставив свою прежнюю невесту Машу Шаховскую, и потому почитала меня этакой роковой женщиной, которая одним взглядом разбивает мужские сердца, и потому очень сильно забеспокоилась за свой брак. Она даже вбила себе в голову, что до знакомства с ней Гриша имел со мной роман в Петербурге. Конечно, этому способствовали и ее собственная нервозность, и совпадение, что ее муж носил такое же имя, как и мой погибший супруг. Она настояла, чтобы я не приезжала к вам на дачу вовсе. И уж конечно, слышать не желала, что я могу помочь твоим родителям покинуть Россию. «Для чего? — возмущалась она, — чтобы там, когда блюсти порядок станет некому, ты бы бросил меня?» — спрашивала она надрывно у Гриши. Я уверена, знай Надя наперед, что ждет их обоих в ближайшем будущем, она бы забыла глупую ревность и вперед супруга собралась бы в эмиграцию. Но человеку не дано знать, что случится. Он выбирает вслепую, выбирает сам, и Надежда Арсентьевна Полянская, в замужестве Голицына, сделала свой выбор. Когда же она умерла, Гриша оказался под таким непроницаемым колпаком органов, что и думать было нечего об эмиграции. Он стал пленником большевиков. Кроме того, умер Дзержинский, а новые начальники, еще до Ежова, относились ко мне с прохладцей. Мое заступничество могло сыграть крайне отрицательную роль, особенно, когда к власти на Лубянке пришел Ежов. И я отошла в сторону. А вскоре и вовсе лишилась всяческого доверия. Ты знаешь теперь сама, когда твоего отца арестовали, я находилась в ссылке в Белозерском и ничего не знала о его судьбе. Вернувшись же, сразу попросила Лаврентия узнать хоть что-нибудь. Он сообщил мне то, что я сказала тебе: Гриша расстрелян на Левашовском пустыре через три дня после ареста. Больше ничего.