Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

Судя по всему, князь Борис Борисович был крайне удивлен, что молодая княгиня Белозерская жива. Конечно, он не мог оставить без внимания тот факт, что дезинформация, которую он отправил со мной красным, не достигла цели. Это могло означать: либо его посланница вообще не добралась до места назначения, либо Дзержинский оказался умнее, чем Борис Борисович думал. Однако угодила ли я в лапы чекистов, Шаховской доподлинно не знал. Как выяснилось позднее, его агент, которому было поручено проследить за мной, потерял меня из вида примерно за полквартала от дома, а ближе сунуться побоялся. Потому узнав о моем появлении в Варшаве, Шаховской первым делом подумал, что я попросту не доставила письмо его приятелю. Возможно, что-то спугнуло меня, что-то не срослось, как планировал князь — но почему тогда я не вернулась к нему в гостиницу? Ведь он, казалось, обаял меня настолько, что «куда она денется» — и только. Он полагал, что я бы обязательно прибежала назад, «куда еще ей бежать»? Оказалось, есть куда. Позднее, когда Шаховской уже был арестован, стало известно, что он допрашивал в Крыму Лопатина — известно ли тому что-то о моих связях, чего не знал князь Борис Борисович. Досталось даже генеральше Аксаковой, устроившей меня в госпиталь. Она упала в обморок, узнав, что с ней хотят «побеседовать» люди из разведки. Проявив но обыкновению настырность, Борис Борисович собрал все возможные справки, после чего пришел к заключению, что я попалась красным. Это его вполне устраивало: главное дело сделано — денежки в Швейцарии дожидаются его, и никто другой на них претендовать не может.

В благодушном убеждении, что избавился от меня навсегда, князь Шаховской пребывал чуть больше года. Мое появление в Варшаве явилось ему как гром среди ясного неба. Неужели испуганная, неуверенная в себе девица, поддавшаяся обольщению, попросту сбежала от него в Одессе? Он не мог поверить в это, — князь никогда не ошибался, особенно по части психологии. Он даже предположил, что я — самозванка, что-то вроде княжны Таракановой, выдававшей себя за царскую дочь. Вариант, что Дзержинский оставил меня в живых и теперь использует в борьбе с ним, князь Борис Борисович не допускал. Он был невысокого мнения о Феликсе и уж тем более — не в грош не ставил мои способности. К своему несчастью, Шаховской плохо знал не только меня, но и законы физики. Если пружину сжать слишком сильно — она распрямится, и весьма резко.

Меня загнали в угол, и я стала яростно бороться за жизнь, и потому князю Борису Борисовичу стоило поостеречься. Некоторое время Шаховской наблюдал за мной при помощи своих шпиков, дабы убедиться, что я — это я, а не подставное лицо. Алексей Петровский сразу же сообщил мне о слежке. Но это вполне входило в наши планы. Ведь Шаховской выползет из укрытия, если убедится, что перед ним — Екатерина Белозерская и его вожделенным денежкам снова возникла угроза. Потому я вела себя естественно, демонстрируя столь милую сердцу князя наивность — не замечая шпиков, шнырявших за мной. В конце концов он убедился и… забеспокоился. Однажды в кофейне на Маршалковской ко мне подсел человек с весьма непримечательной внешностью. Стараясь говорить вполголоса, он сообщил, что один «старый и добрый друг» желает со мной увидеться и настоятельно просит явиться вечерком по адресу… Адрес оказался в одном из предместий Варшавы, как Раз там, где, как мы знали, укрылся князь Шаховской и его помощники. Конечно, я сразу поняла, о ком идет речь, но виду не подала. Казаться умной не входило в мои намерения. Для Шаховского я должна была оставаться прежней — иначе вся игра была бы окончательно поломана, даже и не начавшись. Поэтому я разыграла удивление.

— Знакомый? Позвольте узнать имя?

Агент, поелозив на стуле, наклонился ко мне:

— Ли-ва-нов, — проговорил он тихо, по слогам. — Помните? Подполковник Ливанов.

— Ах, Ливанов! — я с трудом подавила усмешку: я не сомневалась, что настоящей фамилией Борис Борисович не назовется. Коли игра продолжается — надо следовать правилам, установленным им самим. Он — Ливанов? Прекрасно.

— О, я потрясена, — я прижала руки к груди и очень постаралась, чтобы глаза увлажнили слезы. — Как я скучала о нем, как волновалась! Я обязательно буду, так и передайте, так и передайте, — я долго трясла руку агента, выражая ему признательность, так что он даже начал озираться, мечтая поскорее отвязаться от меня. Наконец я его отпустила. Прижала платок к влажным глазам, а сама незаметно дала знак Петровскому.