Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

Она вышла из Большого дома и вздохнула с облегчением, хотя и мимолетным. Уже на пути домой едва он села в трамвай, ее охватили сомнения и нешуточная тревога. Дома ее ждали Фру и Наташа. Сестра специально отпросилась с работы, чтобы узнать как можно быстрее, чем закончится визит Лизы на Литейный. Обе с радостью узнали, что к отцу, — они больше всего боялись этого, — вызов не имеет никакого отношения.

После обеда Наташа побежала в Пушкинский дом, а Лиза позвонила Шостаковичу, что не пойдет на занятия, сославшись на болезнь. Весь день она не находила себе места, не отвечала на вопросы Фру, убеждая ее, что вызов в Большой дом — всего лишь недоразумение. Но Фру так же как и Лиза чувствовала сердцем — все неслучайно.

— Это как-то связано с Катей? — спросила она об Опалевой, благо Наташи не было дома, — расскажи мне, что тебя связывает с ней.

— Не могу, Фру, — Лиза отрицательно покачала головой, — тебе лучше не знать ничего. Пойми, так будет лучше.

Она ушла в свою комнату и, объявив, что крайне устала, рано легла спать. Сама же, конечно, не спала. Лиза снова и снова прокручивала в голове разговор с Розманом и вдруг… вспомнила одну фамилию из тех, что называл ей старший лейтенант: Мужиканов! Запоминающаяся такая фамилия, как Лиза могла ее забыть: Иван Мужиканов, помощник партизанского командира Савельева, Лиза видела его один или два раза, когда находилась в лагере бригады под Минском.

Итак, вызов на Литейный все-таки связан с ее деятельностью в Белоруссии. А значит — с Белозерцевой. Ничего не кончилось, все продолжается. Но что? Проведя бессонную ночь, Лиза решила, что должна узнать об этом быстрее, чем чекисты поставят ее в известность хорошо знакомыми ей способами. Предупредив только Фру, взяв несколько дней за свой счет в Доме пионеров и отпросившись у Шостаковича, Лиза поехала на поезде в Минск. Она хотела встретиться с профессором Никольским и узнать у него, что же случилось в отряде сразу после ее возвращения в Москву. Все то, что ждало ее в Минске, поразило Лизу.

Во-первых, самого профессора Лиза не нашла: в его доме, где он жил во время войны, и который она нашла по памяти без труда, жили совсем другие люди. Красномордая бабища в мокром от стирки переднике распахнула перед Лизой дверь и, смахнув рукавом пот с лица, скривилась:

— Чавось? — переспросила она, громко икнув, — какого еще профессора? Профессоров туточки нет. Вань, — она обернулась в комнаты, — тута профессора каковского спрашивают. Вань, поди! — из глубины дома раздался пьяный рев:

— Кого принесло? Я сейчас как врежу!

— Простите, — Лиза быстро сошла с крыльца и, пройдя за угол, свернула на другую улицу. Дожидаться, пока ей врежут, она не стала, и так все было ясно. Она обошла дом кругом и постучала в калитку Авдотьи Кирилловны, очень надеясь, что хозяйка встретит ее так же приветливо, как когда-то в сентябре сорок третьего, когда она познакомилась с ней и ее племянницей Верой. Но на стук никто не откликнулся. Лиза вошла во двор — тишина. Взошла по старым, скрипучим ступеням на крыльцо, толкнула входную дверь — заперто. Спустилась вниз, взглянула на окна — ни огонька.

— Эй, девка, тебе чего? — громко спросили сзади.

Лиза вздрогнув, обернулась. У калитки стояла почтальонша в форменном бушлате, с набитой письмами и газетами синей сумкой через плечо.

— Верку, что ли ищешь? Так она на работе, только вечером придет. Если в кино не побежит, с подружками.

— А Авдотья Кирилловна? — спросила Лиза с замиранием сердца. — Ее разве нет?

— Авдотья померла недавно, — махнула рукой почтальонша, удаляясь. — Схоронили уже.

Умерла? Лизу как обухом ударили по голове. Казалось бы, после событий сорок третьего прошло всего четыре года, а как все изменилось! Она шла по Минску и не узнавала город. Не только потому, что он был сильно разрушен и его все еще восстанавливали. В нем появилась какая-то невыносимая аура пошлости, душная, липкая, какой не чувствовалось даже при фашистах. На месте салона Литвинской теперь расположилась пивная, разгоряченные пролетарии отмечали в ней конец рабочего дня, кто-то выползал оттуда на карачках, кого-то с руганью волочила на спине жена. Отвернувшись, Лиза пошла обратно, к дому Веры. Она решила дождаться девушку во что бы то ни стало. Больше, как выходило, поговорить ей в Минске было не с кем.

Вера появилась часов в девять. Совсем стемнело, шел дождь, Лиза промокла до нитки, и Вера тоже. Ни плаща, ни зонта у нее не было. Все то же старенькое черное пальто, на котором две пуговицы были свои, темные, а две — «чужие» светлые, куцая беретка на голове. Увидев Лизу, Вера не сразу узнала ее и испугалась: