Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

— Вижу, знаешь ты теперь больше, чем я, — Фру явно встревожилась. — Но если все, что говоришь, в самом деле правда, сама-то поберегись. Дети за отцов — они только на словах не отвечают, а на деле очень даже. Сама схлопочешь, и Наташу за собой потянешь… Об этом подумай!

— Я жалею, что рассказала тебе обо всем, — вздохнула Лиза. — Но мне может потребоваться помощь, мне не на кого положиться, ты знаешь.

— Помощь в чем? — бывшая гувернантка удивилась. — Ты не нуждаешься теперь в моих наставлениях. Так что поступай, как знаешь. Я уж не молода, но все, что смогу, моя девочка, сделаю для тебя. Можешь на меня рассчитывать, — пообещала она и привлекла Лизу к себе. — Ты изменилась, очень изменилась, — приговаривала Фру, гладя ее волосы.

— Было от чего, — ответила Лиза и поцеловала Фру в другую щеку. — Я столько насмотрелась, столько пережила, наверное, и года не хватит, чтоб все пересказать. Да это и не нужно. Сейчас, главное, Катя. Мне кажется, с ней случилось несчастье. Возможно, я рассуждаю наивно, но если я не смогу помочь ей, останусь в стороне, то рано или поздно все это обрушится на меня. Что, как, не спрашивай, — попросила она гувернантку, сжав ее руку, — только сделай то, что я тебе скажу. И никому — ни звука.

— А что надо сделать? — Фру наклонилась к ней и перешла на шепот.

— Я и сама пока не знаю, — честно ответила Лиза, — но скоро буду знать, я уверена. Все, пора спать, — она встала и чмокнула озадаченную Фру в макушку. — Я очень устала и мне о многом надо подумать.

Оказавшись впервые за четыре года в теплой домашней постели, в комнате, к которой привыкла с детства, в которую мечтала вернуться, и порой уже не ждала этого, Лиза не смогла больше сдерживать отчаяния и горечи, накопившихся за военные годы. Уткнувшись лицом в подушку, — дома, наконец-то дома! — она тихо плакала, дав волю слезам, которые сдерживала так долго, плакала обо всем, что пережила, обо всем, чего боялась, обо всем, что случилось, и о том, что могло произойти и не произошло только по счастливой случайности.

Плакала потому, что выжила и вернулась домой, о том, что все-таки не одна, а залитый кровью Сталинградский снег, разорванные в клочья тела артиллеристов на Обаянской высоте под Курском, — все это осталось позади. А что впереди? Она не знала. Но все-таки надеялась, что страшнее уже не будет. Слезы лились сами собой, и когда иссякли, ей стало легче. Словно камень упал с души.

Утром она встала, едва рассвело. Утомленная долгой дорогой домой, Наташа еще спала, там, где и легла — в гостиной. Ее сморил сон, и Фру не стала ее будить, чтобы проводить в спальню.

— Куда ты так рано? — шепотом спросила гувернантка, когда Лиза вышла к ней на кухню, потом обняла за плечи. — Слышала, как ты плакала всю ночь. Бедная ты моя девочка, — она прижалась щекой к щеке Лизы, — я заходить не стала, понимаю, всего не скажешь словами, надо побыть одной.

— Спасибо, Фру, — ответила Лиза с признательностью, — ты не волнуйся, все образуется.

— Я очень надеюсь, — гувернантка подошла к буфету, достала свежеиспеченные плюшки на тарелке, с сахарной пудрой, как обычно. — Вот, садись, покушай, — пригласила она Лизу, — я знаю, ты любишь их.

— Фру, Фру, — Лиза прижала ладони к щекам, — я даже забыла их вкус. Милая моя, Фру!

Выпив чаю, Лиза вышла на Невский, села в трамвай и поехала на Профсоюзную улицу — на Главпочтамт. Она решила позвонить в Москву. По единственному московскому номеру, который знала, — в квартиру Белозерцевой на улице Горького. В квартире Лизы телефон был, его поставили еще при жизни отца, но потом, когда его не стало, хотели снять. Мол, комбриг умер, никакой необходимости в срочной связи больше нет, а двум девицам телефон совершенно не нужен.

Так бы и сделали, еще и выселили бы из квартиры, положенной комбригу Красной армии, в самую обыкновенную коммунальную, семей на тридцать-сорок. Но вмешался наставник Лизы по консерватории, Дмитрий Дмитриевич Шостакович, известный композитор. Он был крайне возмущен и объяснял товарищам: «Вы что, желаете, чтоб всякий раз, когда мне надо пригласить к себе ученицу на занятия, я бегал по Невскому, чтобы сообщить ей об этом, или кого-то посылал? Вы с ума сошли?»

Конечно, «бегать» было недалеко, от Аничкова моста до улицы Марата, где жил Шостакович, всего-то одна трамвайная остановка. Но авторитет композитора подействовал, телефон оставили, а заодно и квартиру, также по настоянию Дмитрия Дмитриевича. «Разве талантливая девушка может готовиться к концерту, когда вокруг гомонят с утра до вечера? Творчество требует уединения и сосредоточенности», — доказывал он чиновникам в совете центрального района. В конце концов его послушали и сестер Голицыных оставили в покое.