Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

Фру могла бы безбедно жить в собственном доме в Лионе, но вместо этого девятьсот блокадных ночей и дней она берегла старый голицынский дом на Фонтанке, точнее то, что от него осталось после пролетарской «реконструкции» под коммунальные квартиры. Он согревала своим дыханием краски на расписанном Брюлловым плафоне, залезая на лестнице на огромную высоту танцевального зала, обессиленная, голодная. И стояла там подолгу, ведь только она одна во всем брошенном доме, да и не только в нем, знала, кто такой Брюллов. Не космополит, а великий художник. Только в сорок четвертом году, когда блокаду окончательно сняли и в Петербург вернулись преподаватели Академии художеств, они взяли заботу о плафоне на себя. И долго не могли поверить, что несмотря на три суровые зимы, без отопления, краски не потрескались, плафон — точно до войны, пережил все. Фру отдала творению Брюллова часть жизни. И никогда не пожалела об этом.

В тридцать седьмом она сделала все, чтобы две девочки, оставшиеся сиротами, ничего не узнали о страшной судьбе их родителей, она берегла их от горя, особенно младшую, Наташу. Она оберегала их детство, заменив им мать, и оплакивала их, как мать, когда обе пропали без вести в сорок первом.

Потеряв Лизу под бомбежкой, Фру искала ее, потом какие-то солдаты, отступавшие на восток, уговорили ее идти с ними. Посадили на переполненный поезд, так она и вернулась в Питер. Вернулась в надежде, что Лиза и Наташа уже в городе. Но не нашла их и была в отчаянии. Только в сентябре, когда кольцо блокады сомкнулось вокруг Ленинграда, Фру успокоилась. Если обе девочки живы, это очень хорошо, что они не попали в город. Она предчувствовала, какой ужас вскоре начнется здесь. И прижав к губам образок Девы Марии, Фру молилась. Она так и осталась католичкой и не скрывала этого, — она просила Богородицу за девочек, лишь бы были живы, лишь бы ничего не случилось с ними.

А вокруг под грохот зениток, в перекрестье прожекторов с воем проносились «юнкерсы>, они сбрасывали на город свой страшный груз. Взрывались, рушились дома, гибли люди. Однажды вахтерша Марья Сергеевна поднялась к Фру и попросила ее приютить ребят-краснофлотцев, их отправляли на Невский пятачок, но устроить на ночь негде. Вот решили, в их доме много свободных, брошенных квартир. Не возьмет ли Фру к себе на постой пяток? Она взяла, не пяток, три пятка. Они поделились с ней пайком, а она показала им Брюллова.

После, когда мальчишки ушли, она вспоминала, как стояли они посреди зала, глядя на ветки аканта и лавра, на волны синего-синего моря, плещущегося в стране, где они никогда не бывали, в Италии. Да и вряд ли будут. Это Фру знала наверняка, и хотя желала обратного, не надеясь, что кто-либо из них выживет. Мальчишки-новички, выпускники ФЗУ, все щуплые, лет по пятнадцать-шестнадцать, недокормыши. Одеты кое-как, ботинки с дырками, а на троих — одна винтовка и несколько гранат. Как они выбросят с пятачка немцев, имевших куда лучшую подготовку? Фру знала, ни один из них не вернется назад.

Но Марья Сергеевна записала имена троих, и потом интересовалась их судьбой в военкомате. Так и вышло — погибли все, через три часа после высадки на пятачок…

Вместе с Марьей Сергеевной Фру ходила перевязывать раненых в госпиталях, рыла окопы на Пулковских высотах, однажды отправилась посмотреть на первых немецких пленных, двух летчиков, сбитых над Питером. Она смотрела на них в лорнет, доставшийся ей в наследство от княгини Елизаветы Ксаверьевны и немало насмешила тем окружающих товарищей.

В первую, самую страшную блокадную зиму, она сквозь вьюгу шла в Филармонию послушать музыку и спасла от смерти женщину, имени которой так и не узнала. Та упала на улице и не могла встать. И никто не остановился помочь, боясь упасть тоже. Только Фру подняла ее и довела до дома. И сама кое-как добрела назад.

Не меньше, чем панно Брюллова, она берегла Лизин рояль, немецкого производства, и зорко глядела, как бы какие-нибудь ушлые проходимцы не стащили его, чтобы распилить на дрова. Обложила инструмент теплыми вещами, что нашлись в доме и сберегла. Иногда играла на нем, когда не стреляли. Для Марьи Сергеевны, для немногих оставшихся в живых соседей.

Фру выжила сама, помогая выжить многим другим, и дождалась своих девочек.

Обо всем она рассказала им в первый вечер, который они вместе провели в послевоенном Ленинграде, глядя через окно на конные статуи на Аничковом мосту. Она сберегла для них родной дом, портреты родителей, она ждала их самих и дождалась, встретив их на пороге дома.