Яромир Йон - Вечера на соломенном тюфяке (с иллюстрациями)

Остудил голову, возвращаюсь — и что же? Шапка полным-полна лепешек из самой что ни на есть белейшей муки.

Ах, ядрена репа!

Ходит эдакая маманя с корзиной, и где увидит кружку ли порожнюю, шапку — наложит лепешек, пирожков, блинов.

Вся шапка промаслилась.

Пан учитель оделял табаком, школяры — открытками с видом Ческого Брода, и марки уже наклеены.

Потчевали нас добрые люди и в Поржичанах, но щедрее всего — в Колине.

Там уж ребята попрятались в теплушках по темным углам. Не могли больше.

Девать некуда.

Рты, желудки, карманы — все под завязку!

Слышу, один сцепщик спрашивает, на какую колею нас перегоняют.

— На обгаженную! — издалека кричит обходчик.

«Вот это да! — думаю. — Про все помнят, обо всем заботятся».

Перевели нас на крайнюю боковую колею. На багажную.

Дамы расставили перед складом лотки под навесами, словно на ярмарке.

Пришлось нам ликвидировать гору сосисок, сарделек, ливерных колбас, зельцу, да сверх того котел гуляша.

Городской магистрат отвалил четыре двадцатипятилитровых бочонка колинского.

Ядрена репа!

Наша маршевая рота держалась молодецки. Всё умяли. Старались из последних сил.

Ели груши, запивали пивом, подписывали открытки, орали «Проща-а-айте!».

Вагоны были как тележки цветочниц на пражских улицах.

Такое угощение, такой почет… Мы чуть не ревели. Да ведь и верно, шли мы подыхать ни за что ни про что.

В шапке у меня с верхом сигареты «Мемфис», карманы оттопырены, в жилете — гусиная ножка, хлебный мешок полон, ранец набит до отказа.

Яблок, орехов я напихал за пазуху и в подштанники.

Больше девать некуда.

Бегу к машинисту. Эдакий плешариус. Взобрался к нему на паровоз.

— Пан-начальник, не хотите ли мяса, хлеба, груш или, может, спелое яблочко?

Вертит головой — говорить не может: рот набит, не прожевал еще.

Молча поднимает крышку сундучка. Вижу — там тоже до краев…

— А, может, пан кочегар?

Кочегар прикрыл дверцу топки, отшвырнул лопату, отер черной рукой сальный подбородок и поднял крышку своего сундучка.

Тоже полно.

Соскакиваю и натыкаюсь на капрала.

— Послушай, Франтишек, не желаешь ли чуток гуляша или парочку груш?

Он шарахнулся от меня, как от прокаженного.

— Ты что, насмехаться надо мной вздумал? Гляди, схлопочешь!

Вернулся я к своему вагону, и тоска меня взяла. Сам не знаю отчего. Вспомнил я Фанинку, девоньку мою золотую…

Подлетела барышненка в розовом платьице, в белых башмачках. Покраснела вся и лепечет, словно только на свет родилась:

— Чего бы вам… солдатики… хотелось?

Руда Вчелак тут и отмочил:

— Знаете, барышня… Черт возьми, чего бы это такого… Салатику, что ль, из огурцов!

Хихикнула она и засеменила прочь.

Ей-ей!

А через полчаса притаскивают служанки ихние пять ушатов огуречного салату.

Салат разбирали в драку. Полными мисками.

Перец в нем был, сметана. Все, как следует быть.

Здорово придумал этот Руда Вчелак, хоть он и порядочный дурак.

Салат многих поставил на ноги. А то уж на полу в теплушках лежали, охали… Огурцы всем нам провентилировали кишки.

И как раз вовремя.

Тронулись мы из Колина, да только не успели и пары сигарет выкурить — опять остановка, в Пардубицах.

Снова нас ожидало множество народу, дамочки, барышни, бабы в платочках, через руку корзины со всякими копченостями, с рогаликами да пирожками.

Одна мамаша раздавала пончики‑как сейчас помню.

А в Хоцни сызнова… и в Усти… в Стршебове… в Пршерове… в Оломоуце…

Ох, ядрена репа!

Вот уж было жратвы! Чего только душа пожелает!

Где теперь те счастливые времена?

Мой шурин, путевой обходчик на линии Пардубицы — Дашицы, писал мне в Галицию, что им с женой отродясь еще так не жилось.

Что ни день — жаркое, и всякой снеди завались.

Сами обходчики, их жены, пацанье обходили свои участки и мешками собирали фрукты, огрызки, куски мяса, кнедлики, кости, пирожки…

Казне дела мало, что всюду нас заваливают едой, харч продолжали варить, а приходит кто за ним или нет — это никого не касается.

Пефель есть пефель [71] Приказ (искаж. нем.).

Надо не надо — вари.

Поглядел бы я на солдата — взять даже обжору Кодла Пехачека, — которому бы еще полезло в глотку из казенного котла полкило мяса, густая, жирная похлебка, кнедлики, капуста, горох…