Яромир Йон - Вечера на соломенном тюфяке (с иллюстрациями)

Многие погонщики и солдаты переваливаются с боку на бок, как резвящиеся в траве собачонки, трутся спиной о землю, поджимают ноги и блаженно прикрывают глаза.

И вот уже по уступам горного склона разбросано бесчисленное множество конских крупов, бесчисленное множество грязных, поблескивающих подковами копыт и такое же множество человеческих ног в горных ботинках, подошвы которых поблескивают гвоздями и подковками.

Кто видел эту отдыхающую колонну, обессиленную изнурительным переходом, невольно замечал, что нет среди всех этих существ, состоящих из костей, сухожилий и до боли уставших мускулов, ни единого исключения. Здесь не увидишь превосходства тех, кто, как утверждают, сотворен по образу и подобию божию, над жалкими тварями, над бессловесной скотиной.

Вот разносят сено и кукурузу!

Лошади, которым еще не досталось корму, нетерпеливо переступают с ноги на ногу, вертятся, бьют о землю копытами, косят глазом.

Если бы не привязь, они бросились бы за погонщиками, разносящими фураж, вырвали бы из рук сено, потоптали бы их копытами…

Но — слава богу — хватило всем!

Лошади жадно жуют, двигают челюстями, перемалывая твердую кукурузу, роняют слюну, хрупают сено, отталкивают друг дружку головами, а некоторые, так и не поднявшись с земли, едят лежа.

Вот кашевары раздают обед!

Погонщики толпятся у котлов с мясом, нетерпеливо переступают с ноги на ногу, суетятся, таращат глаза, торопятся подбежать первыми, толкаются, спорят: кто подошел раньше, кто позже, и если бы не караульные, они вырвали бы из рук кашеваров котлы, подрались бы, потоптали друг друга.

Получив свое, каждый спешит выбежать из толпы, словно курица, нашедшая корку хлеба и отыскивающая уединенное местечко. Потом усаживаются между мешками и ящиками в палатках, в скрытых от постороннего взгляда закутках. Едят жадно, двигают челюстями, перемалывая жилистое мясо, разламывают черствый хлеб, дробят его зубами, чавкают, роняют слюну, удовлетворенно вздыхают, а некоторые даже не присаживаются, так и едят лежа.

Глядя, как они грязными пальцами прямо на земле раздирают горячее, дымящееся мясо, я думаю: так же, вероятно, ели охотники на мамонтов — так было, так есть и так будет — ныне, и присно, и во веки веков.

Наполнив желудки, копытные и люди становятся ленивыми, теперь им только бы валяться да спать.

Взгляни! Спят сердечные, точно гончие псы в конурах, кое‑как сооруженных из седел, попон, мешков, а то и просто в ямах: под себя — охапку соломы, сверху — жалкое подобие навеса.

Этот навес возводится в силу того же инстинкта, который заставляет собаку спать под столом или под лавкой, а не на открытом месте, где ей могут угрожать любые опасности.

Открытие сие для человека, обремененного современной образованностью, весьма целебно и полезно.

Ибо оно подтверждает, что жизнь какова она есть, без всяких прикрас, не похожа на ту, какую рисуют нам монахи, философы и надушенные литераторы.

И невозможно измерить глубину человечности, прочувствовать страдания и горести, не постигнув прежде всего обнаженной сущности человека, не узрев этих носителей любви, печали и ненависти в их неприкрытой наготе.

Нет иного пути, кроме как задуматься, стоя над их скрюченными телами, отощавшими так, что остались лишь кожа да кости. Вот они перед тобой: сгорбленные, руки словно жерди, грудь ввалившаяся, простреленная, беспрерывно кашляющая, бесформенные бедра, уродливые половые органы, обезьяньи зады — бугристые, лохматые. Нет иного пути, кроме как увидеть их шрамы, татуировку, синие вены, сыпь, костоеду — и быть самому среди них во всей своей физической неприглядности, таким же раздетым, нагим, не иметь ни чинов, ни иных искусственных отличий и говорить вместе с ними: «Вот это вы, а это я!».

Жить с ними, своими ближними. Утратить благовоспитанное «я», влиться каплей в это море тел, забыть о себе, жить их смехом, причитаниями, стонами, проклятьями; наблюдать их спящими, вслушиваться в их сонное бормотанье и видеть их — гончих псов, без устали скитающихся по бесконечным дорогам, в грязь и дождь, в пыли и под палящим зноем; орудовать рядом с ними лопатой и топором, носить тяжести и поддерживать огонь в костре; смотреть на них в минуту буйства или уныния, радости или горя — и не раз ощутить в своей ладони мозолистую руку с искривленными пальцами и почерневшими ногтями.

Вместе с ними плакать, радоваться, проклинать, отплясывать!

Лежать рядом с ними, своими ближними, на больничной койке и долгие часы, дни, месяцы переживать все их горести; внимать их сердечным историям и жизненным ошибкам и самому ошибаться и поступать наперекор разуму; быть среди них, быть вместе с ними запертым в клетку и показывать оттуда язык всем важным господам.