Йоханнес Зиммель - Пятый угол

Главный штаб генерала фон Рундштедта, главнокомандующего группой войск «Запад», был первой целью Томаса Ливена. Здесь он поговорил с тремя майорами, которых, прежде чем обратиться к ним с маленькой просьбой, обстоятельно и торжественно сделал носителями государственной тайны.

Первый майор направил его ко второму, второй — к третьему. Третий майор выставил его за дверь и послал депешу своему генералу. Генерал переправил рапорт в отель «Лютеция» с пометкой: любое вмешательство абвера в военные вопросы (а взрыв моста относится именно к такой категории) он решительно отвергает. Тем временем проворный Томас появился уже в Главном штабе технического обслуживания вермахта, чтобы лично изложить свою просьбу некоему майору Ледебуру. Это было в 11.18. В 11.19 на столе педантичного и тщеславного капитана Бреннера в отеле «Лютеция» зазвонил телефон. Маленький офицер с идеальным пробором и в очках в позолоченной оправе снял трубку и представился. Затем узнав, что говорит с известным майором Ледебуром, попытался принять стойку «смирно» в положении сидя. Слова старшего по званию заставили лицо капитана побагроветь. Он пролаял:

— Всегда ожидал нечто подобное, господин майор! Полностью разделяю ваше мнение! Но у меня связаны руки! Очень сожалею, господин майор, вынужден переключить вас на полковника Верте.

Лицо полковника в отличие от капитанского побледнело, как только он услышал то, что сказал ему майор. Под конец он с трудом выдавил из себя:

— Благодарю за сообщение, господин майор. Вы очень внимательны. Но могу вас успокоить: зондерфюрер Ливен не сошел с ума. Ни в коем случае! Я сейчас прибуду и заберу его, — и повесил трубку.

Рядом оказался капитан Бреннер. Линзы его очков поблескивали:

— Осмелюсь указать, что я всегда предостерегал вас от этого человека. Он действительно ненормальный.

— Он так же нормален, как вы и я! А Канарис просто души в нем не чает. Положа руку на сердце: не оказалась ли его идея мирной борьбы с партизанами самой продуктивной? Очнитесь же, Бреннер! Только за последний месяц маки во Франции совершили 243 убийства, 391 нападение на железные дороги и 825 актов саботажа в промышленности! И лишь в одной области царит покой — в его!

Капитан Бреннер поджал губы и пожал плечами. Полковник Верте поехал и освободил Томаса Ливена, которого несказанно повеселило, что майор Ледебур усомнился в его рассудке. Верте сказал ему:

— А теперь мне необходима рюмка шнапса.

За стаканчиком перно Верте, покачивая головой, спросил:

— Почему вы зациклились на своей идее моста, Ливен?

— Потому что я убежден в том, — быстро ответил Томас, — что множество людей, обреченных на смерть, останутся в живых, если я найду этот мост. Немцев и французов, господин полковник. Вот почему.

— Ах, Ливен, вы славный парень.

Из окна бара полковник смотрел на летний бульвар с его цветами, деревьями, молодыми женщинами. Неожиданно он сжал руку в кулак:

— Проклятая война, — сказал полковник Верте.

На следующее утро Томас Ливен блуждал по коридорам филиала рейхсведомства по труду в Париже в поисках отдела, которому были подведомственны мосты. Под конец, окончательно запутавшись, он очутился в кабинете, из которого ему тут же захотелось бежать куда глаза глядят. Для паники имелись две причины: четыре портрета на стене и дама за письменным столом. Это были портреты Гитлера, Геббельса, Геринга и главы ведомства Хирля. Дама была тощая, кожа да кости, высокая, плоскогрудая, с мосластыми руками, бесцветные волосы собраны в пучок. Одета она была в коричневую юбку, коричневые шерстяные чулки и коричневые на плоской подошве туфли, на белой блузке — золотой партийный значок. На воротнике — тяжелая кованая брошь. Строгий вид, строгая одежда, строгий кабинет.

Томас уже был на пороге, как его остановил жесткий ломающийся голос: «Одну минуту!»

Он повернулся и неуверенно улыбнулся:

— Прошу прощения, я заблудился. День добрый.

Дама вылетела из-за стола:

— Что еще за «добрый день»? Здесь принято приветствовать «хайль Гитлер», — она была почти на две головы выше Томаса. — Я требую ответа. Кто вы такой? Как ваше имя?

— Зондерфюрер Ливен, — сказал он сдавленным голосом.

— Какой еще зондерфюрер? Покажите удостоверение.

— С чего это вдруг? Я ведь тоже не знаю, кто вы.

— Я, — отвечала тощая, от которой сильно несло антисептическим мылом, — штабсгауптфюрерин Мильке. Работаю здесь уже четыре недели. Личное поручение главы ведомства Хирля. Имею все полномочия. Вот мое удостоверение. А где ваше?