Александр Воинов: Пять дней

А сейчас, когда Ватутин вышел из той же двери, из залитого светом подъезда, где, казалось, все было так же, как полтора года назад, — ковры, паркет, блестящий мрамор лестницы, — то сразу же утонул в темноте. Холодный ветер спутал полы шинели и, бросил ему в лицо горсть липкого снега.

Впереди угадывалась зубчатая кремлевская стена, а за ней громоздились очертания крыш и домов. Справа медленно ползли через темную громаду моста синие подслеповатые огни автомобильных фар. А в небе неподвижно стояли аэростаты заграждения, казавшиеся темными сгустками тьмы.

Машина выехала через Боровицкие ворота и устремилась на улицу Фрунзе. Да, Татьяна, наверно, заждалась. Он пробыл в Кремле гораздо больше, чем предполагал. Признаться, когда он ехал в Москву, то не представлял себе всего размаха предстоящей ему работы.

Ватутин пытался заставить себя думать о самых разных вещах, стараясь подавить волнение и войти в привычное состояние уравновешенности. И вдруг вспомнил, что, уезжая с Воронежского фронта, забыл передать, чтобы в 38-ю армию направили боеприпасы. Ну, теперь это сделают и без него. А план нового удара на Коротояк! Придется позвонить по ВЧ… Но о чем бы он ни думал, мысли его неминуемо возвращались к одному и тому же, к разговору, который был с ним в Кремле. Он идет навстречу огромным и пока еще неизвестным событиям…

Луч прожектора медленно шарил по небу. Вот он легко коснулся аэростата, и тот вспыхнул ярким серебряным светом. Машина свернула на Арбатскую площадь и остановилась у светофора.

Ватутин видел тени людей, спешивших к метро. Вот проковыляла старуха с сумкой, какой-то молодой человек и девушка прошмыгнули у самых фар и, весело о чем-то говоря, исчезли из виду.

Наконец перекресток очистился, и вот уже замелькали силуэты знакомых домов на улице Воровского. Еще несколько минут, и он увидит свой подъезд.

Услышав шорох шагов в прихожей, Татьяна выглянула из кухни. На ее круглом лице возникло бабье, плачуще-радостное выражение. Она с размаху, забыв положить скалку, которой раскатывала тесто, бросилась ему на шею.

— Коленька!

— Бить будешь? — спросил, улыбаясь, Ватутин, обнимая ее и целуя. — Наконец-то добрался…

— Боже ты мой! — сказала Татьяна, продолжая обнимать его. — Замучилась я совсем! На дорогах бомбят, а тебя все нет и нет…

— Да разве быстро доберешься! — досадливо сказал Ватутин, снимая шинель, и привычным движением, не глядя, повесил ее на вешалку. — Все время останавливали: «Товарищ командующий, помогите эшелон протолкнуть…», «Товарищ командующий, куда снаряды везти?» Пока до Липецка добрался, больше суток потерял. Вот Семенчука спроси, все время крутились.

— О причинах задержки в пути Татьяне Романовне все уже доложено! — Семенчук стоял в глубине коридора, поскрипывая сияющими сапогами, и улыбался.

— А Лена где? — спросил Ватутин, заглядывая через плечо Татьяны в приоткрытую дверь, за которой виднелся стол с беспорядочной кучей книг, словно высыпанных на него из мешка.

— В школе! Ходит во вторую смену. — Татьяна, вспомнив о том, что продолжает еще держать скалку, метнулась на кухню. — Я сейчас… сейчас!… Обед уже готов.

Ватутин торопливо прошел по короткому коридору и распахнул дверь в комнату детей.

Вот она — эта кровать, застланная серым ворсистым одеялом; подушка в белой наволочке лежит ровненько. Как дорого бы он сейчас дал, чтобы не видеть этой отрешенной аккуратности!

— Татьяна! — Он выглянул в коридор. — От Вити есть письма?…

— Посмотри на этажерке!

Легко сказать — посмотри на этажерке. Да разве в этой груде старых тетрадей и порванных учебников что-нибудь найдешь! Случайно раскрыл одну из тетрадей, увидел жирную двойку, написанную красным карандашом, и в сердцах захлопнул. Нет, девица, видно, отбивается от рук. С ней придется серьезно поговорить.

Как всегда удачливый, Семенчук острым взглядом прощупал все закоулки этажерки и первым заметил на верхней полке, под пустой фаянсовой вазой для цветов, синеватый конверт.

Ватутин вынул из конверта вчетверо сложенный листок, исписанный детскими каракулями, и долго вчитывался в слова, с трудом их разбирая. Виктор писал из лесной школы, что уже начал ходить без костылей, но воспитательница Мария Гавриловна не разрешает ему долго играть с ребятами.

У мальчика туберкулез ног. А началось все с обычной простуды. Всегда, когда Ватутин думал о Викторе, его не покидало ощущение вины, словно в чем-то он не до конца исполнил свой отцовский долг.