Владимир Першанин - Последний бой штрафника

— Щас я вас! — пообещал Кибалка, распаленный удачным уничтожением двух «гадюк».

На этот раз досталось нам. Снаряд ударил в правую часть корпуса, вскрикнул Легостаев, а Кибалка свалился на дно машины. Меня оглушило. Не помню, кричал или пытался кричать Иванову, чтобы он гнал вперед, сколько сможет. Неподвижный танк — мертвый танк. Я выталкивал эту фразу кусочками слов, приходя в себя. Рация молчала. Вылезать наружу, в простреливаемое насквозь пространство между траншеями, было слишком опасно.

Но «тридцатьчетверка» продолжала двигаться. Я окликнул экипаж. Выяснилось, что все живы, а нас рикошетом шмякнула болванка, и снова ранило кусочками брони неудачливого пулеметчика Васю Лаборанта. Вторую линию траншей взяли тоже с ходу. Когда батальон собрался вместе, оказалось, что из двадцати одного танка осталось всего девять или десять. Грише Захарову разбило снарядом колесо и порвало гусеницу, у Степана Хлынова погиб заряжающий.

Нашей машине повезло. Снаряд вмял угол броневого листа и сорвал скобу. Васе досталось два мелких квадратных кусочка брони. Они застряли под кожей. Санинструктор заставил Лаборанта раздеться до пояса и быстро выковырнул их. Смазал раны зеленкой, перевязал и посоветовал отправить раненого в санбат. Легостаев, натерпевшийся страху, просительно смотрел на меня.

— Рацию налаживай, — сказал я. — А ты, Ленька, пулемет глянь.

— Чего глядеть? — завелся сержант. — Опять заклинил, сколько раз говорили…

Я подошел к «тридцатьчетверке» из второй роты, пробитой болванкой насквозь. Из нее извлекли мертвое тело взводного лейтенанта с оторванной рукой. Башнера крепко приложило головой о броню. Забрызганный кровью, ошалевший от удара, он бормотал что-то бессвязное. Из люка несло горелым порохом и кислым запахом крови. Комбат вместе с обоими ротными советовались, кем заменить убывших танкистов. Кого-то нашли, а остальным приказали искать места для укрытий. Возможна контратака противника.

Контратаки не последовало, зато по нам отбомбились «Юнкерсы» в сопровождении истребителей. Один танк перевернуло набок, раскидало колеса и куски гусениц. Двое ребят из экипажа погибли. Еще два танка крепко тряхнуло взрывной волной и контузило экипажи. Приехали ремонтники, большинство машин батальона имели повреждения.

Адъютант комбата ходил между танками и собирал сведения о потерях, которые мы нанесли врагу. Я сообщил, что взвод уничтожил три пушки «семидесятипятки», грузовик и человек двадцать фрицев. В подсчет вмешались Кибалка и Февралев. Перебивая друг друга, увеличили число уничтоженных пушек до пяти, приплюсовали три раздавленных пулеметных гнезда, а немцев, оказывается, мы перебили не меньше полусотни.

— Не завирайтесь, — посоветовал адъютант. — На нашем участке всего шестьдесят убитых фрицев обнаружили.

Долговязого сержанта Кибалку, с красным от мороза и спирта носом, трудно было переспорить. Загибая пальцы, он посоветовал адъютанту пошарить в разбитых блиндажах, где завалено не меньше взвода фашистов. Февралев, обычно серьезный в этих вопросах, поддержал моего башнера и сообщил, что ребята хорошо прострочили из пулеметов грузовик, набитый удирающими фрицами.

— Ну, и где этот грузовик?

— Выбрался кое-как и трупы увез.

Адъютант хмыкнул и ушел. Я заметил, что Февралев хорошо сдружился с Кибалкой. Оба опытные танкисты, с наградами. У них есть чему поучиться остальным. Не нравилось только, что оба после боя крепко выпивали, а глядя на них, прикладывалась и молодежь.

Не буду лицемерить, после жестоких танковых атак люди вылезали из машин, как шальные, отравленные пороховыми газами, контуженные близкими взрывами и ударами по броне. Некоторые заговаривались, с трудом приходя в себя. От сильных сотрясений шла кровь из носа и ушей, но в санбат с такими пустяками ходили редко. И не по причине отчаянного героизма. Просто врачи, следуя своим инструкциям, не слишком обращали внимание на многочисленные сотрясения, поврежденные ушные перепонки и прочие мелочи. Если ран нет и ходить можешь — нечего притворяться.

Лезть с нравоучениями я не пытался. Строго следил, чтобы не хлебали перед боем (верная смерть!), придерживал молодежь после боя, стараясь не оставлять их без присмотра. Восемнадцатилетние мальчишки пьянели быстро, хвалились оружием, лезли в споры, бывали и несчастные случаи. Да и сами ротные, хоть и держались на ногах, но закладывали крепко. Водка помогала не свихнуться, проспать часов шесть подряд и прийти в себя.