Владимир Першанин: Штрафник из танковой роты

В одном из боев чуть случайно по-глупому не погиб. Я привык ждать опасности от вражеских пушек, танков. За воздухом не забывал наблюдать. А немецкая пехота для меня как опасность вроде и не существовала. Вот за это едва не поплатился. Бежал к нашему подбитому танку, посмотреть, остался ли кто живой. Почти добежал и вдруг спиной почувствовал опасность. Не спиной, конечно, а скорее всего, уловил подозрительный звук. Обернулся, а из полузасыпанной траншеи поднимается немец с винтовкой в руках. Я замер. Потом с запозданием полез в карман. Там лежал трофейный «парабеллум». Мне наган в полку выдали, но я его не носил. «Парабеллум» солиднее казался. Начал затвор взводить, а он не взводится. Пистолет капризный, не то что наган или наш ТТ. Секунды мне до смерти оставались. Вот когда вся жизнь перед глазами промелькнула!

Заряжающий Гриша Погодка меня спас. Увидел из башни опасность и открыл огонь из пулемета. В немца, наверное, с десяток пуль угодило. А я, как дурак, застыл, все затвор дергаю. Наконец взвел, подошел к убитому. Молодой, светловолосый парень. Наверное, чистым арийцем считался. Медаль на груди, нашивки за какие-то заслуги. Еще дышал. Представил я, как он мне бы в упор из винтовки в голову или грудь закатил. Я бы и не дернулся, особенно если пуля разрывная. Видел, какие они раны оставляют. Даже рана на руке после разрывной пули с волейбольный мяч раздувается, а если в живот или грудь — месиво осколков в кишках или легких. Все это в мозгу отпечаталось. Поднял винтовку и добил немца. Передернул затвор и послал еще одну пулю во второго фрица, валявшегося в траншее. На всякий случай.

Запомнилось, как на окраине деревни столкнулись лоб в лоб с тяжелым бронетранспортером. У него масса — девять тонн и пушка 20 миллиметров. Убегать ему поздно было. Мы в горячке промахнулись. Снаряд вдоль броневого корпуса вмятину пропахал, а по нам с расстояния полста шагов автоматическая пушка и пулемет ударили. Мы орудие секунд пять перезаряжали, не больше. Надолго эти секунды растянулись, потому что снаряды градом нам в лоб сыпались. Некоторые взрывались (не страшно!), а некоторые по броне так били, что от ударов целиться невозможно было. Врезал осколочным снарядом почти навскидку. Разнесло взрывом длинную, как свиное рыло, моторную часть и вышибло автоматическую пушку над кабиной. Водителя вместе с командиром машины тоже накрыло. Экипаж, человек десять, из кормовой двери посыпался. Кого-то постреляли, кого-то подавили. Остальные через плетень перемахнули, бежали между яблонями и грудами ботвы. Я, не жалея деревьев, выпустил два снаряда вдогонку. Кого-то в воздух подкинуло вместе с ветками. Так и остался лежать на грядках.

Даже когда фрицы исчезли, долго им еще стреляли вслед. Обозленные мы были, голодные. Большие потери несли и танкисты и пехота. Улица была сплошь завалена телами красноармейцев. Их из пулеметов расстреливали во время лобовой атаки. Я смотрел на погибших: «Неужели так всю войну будет? В России мужиков скоро не останется».

А мой голодный экипаж огляделся, принюхался. Десантный короб шестиметрового «Ганомата» почти не пострадал. Значит, трофеи имеются: консервы, шпиг, ром. Из оружия автоматы и пистолеты собирали, часы снимали. Вот какая штука, у каждого немца часы имелись, а у нас — одни большие, танковые на весь экипаж

Пока они собирали трофеи, я обошел танк. Ахнул. Расписали нас крепко. Про фары и говорить нечего. Стекла до этого были разбиты. Сейчас фары начисто снесло с кронштейнов, перебило даже буксировочный трос, обмотанный вокруг корпуса, а в лобовой броне я увидел штук пять щербин глубиной сантиметра полтора от 20-миллиметровых снарядов. Знакомая залатанная пробоина, полученная на той злополучной речке, блестела свежей вмятиной, а ствол курсового пулемета сплющило и погнуло. Больше всех повезло механику Ларионычу. Он успел чудом захлопнуть всегда приоткрытый люк и тоже считал вмятины.

— Пару снарядов и полдесятка пуль запросто мог получить, — хвалился он. — Повезло, что люк захлопнул!

Вернулись заряжающий и радист. Принесли два автомата, вещмешок трофеев и несколько ранцев, которые не успели распотрошить. Немцы свои штурмовые части хорошо снабжали. Нам, танкистам, на харчи тоже жаловаться не приходилось, кормили хорошо, но в ноябре все в грязи пополам со льдом тонуло. Подвоз плохой был. После боя наелись от пуза. Колбаса копченая, очень вкусная (я такой не пробовал — венгерская «салями»), сардины, сыр, ром, красное кисленькое вино в длинных бутылках.