Владимир Першанин - Штрафник, танкист, смертник

Продолжая откровенные разговоры с ребятами — танкистами, нередко слышал я слово «судьба». Кому как повезет. Один из лейтенантов рассказывал, как сидели у танка, километрах в трех от передовой. Шестидюймовый фугас ударил в борт.

— Сплющился, лопнул, в броне трещина с палец, нас комками взрывчатки забросало, а снаряд не взорвался. Взрыватель, наверное, был неисправный. Удача или нет? У фрицев неисправные снаряды редко попадаются.

Очень много танков с экипажами гибли при отступлении и в котлах сорок второго года. Здесь ребята не стеснялись, костерили начальство, которое порой оставляло на произвол судьбы целые полки и дивизии. Я не обвиняю в трусости наших командиров высокого ранга. Приведу только высказывание немецкого генерала бронетанковых войск Фридриха Мелентина из его книги «Бронированный кулак вермахта», которую я прочитал сразу после выхода в 1999 году. С чем-то я был не согласен, хотя генерал подхваливал нас — победителей, но старательно втолковывал, какие грамотные операции проводил вермахт.

«Тактика русских, — писал немецкий генерал, — представляла собой странную смесь: наряду с великолепным мастерством существовала ставшая почти нарицательной негибкость русских атак. Безрассудное повторение атак на одном и том же участке, неумение своевременно реагировать на изменения в обстановке. Только немногие командиры среднего звена проявляли самостоятельность в решениях…»

Меня неприятно задело такое высказывание немецкого генерала о методах нашего отступления. Он писал: «Как принято у русских, из окружения были выведены прежде всего штабы, офицерский состав и некоторые специальные подразделения, а основная масса солдат была оставлена на произвол судьбы. Во всем районе не было захвачено ни одного штаба, а среди убитых не оказалось ни одного старшего офицера. Таким образом, русские сохраняли кадры для новых соединений».

То, что во время отступлений творился жуткий бардак, я в этом убеждался не раз, но фраза насчет эвакуации офицерского состава является явной брехней. Не буду говорить о высоких чинах, но капитаны, майоры сражались и гибли вместе с нами. И хоронили всех (если успевали) в одной братской могиле. Сколько их разбросано по степным приволжским холмам, где под одним обелиском лежат и рядовые, и офицеры. Мои рассуждения могут вызвать неоднозначную реакцию у читателей, особенно старшего поколения. Но почти полтора года войны изменили многое во мне. Огромные потери и отступления порождали у многих бойцов неверие в командование и злость.

В июле сорок первого, когда ехал поступать в танковое училище, я был всего лишь восторженным мальчишкой, закончившим два курса института. Я очень хотел стать героем-танкистом, отмахнувшись от предложения учиться на политработника, где шансов выжить гораздо больше, чем в металлической коробке танка. Сейчас я насмотрелся смертей и хотел дожить до победы. Замполит госпиталя говорил много слов о долге, мужестве, верности партии. Но никогда не звучало в его речах пожелание каждому из нас выжить. Вернуться к матерям, отцам, детям. У капитана Мякотина — три дочери, три ранения и впереди снова окопы. Войне даже не видно конца, вряд ли половина из нас доживет до победы. Я старался об этом не думать. Замполит никогда не спрашивал, как я выпрыгивал, выползал из подбитых танков. Машины горели за моей спиной, ручейки талого снега, пополам с горящим бензином, догоняли меня, и порой не было сил отползти без посторонней помощи.

Все, хватит рассуждений! Я готовился к выписке, а на фронтах происходило следующее.

Продолжалось наступление наших войск. О его масштабах можно было судить по датам взятия крупных городов: с 12 по 15 февраля сорок третьего года были освобождены Шахты, Новочеркасск, Ворошиловград, Харьков. Линия фронта быстро отодвигалась на запад. Без преувеличения можно было сказать, что февраль проходил под знаком мощных ударов Красной Армии. Но, к сожалению, во второй половине месяца многое стало меняться. О большинстве событий благодаря невнятным сообщениям Информбюро мы узнавали с запозданием. Кое-что нам рассказывали раненые, которых сумели доставить в госпиталь непосредственно после боев.

22 февраля немецкие войска начали контрнаступление. Наши передовые части, оторвавшиеся от баз снабжения, понесшие большие потери в предыдущих боях, отступали. В начале марта шли ожесточенные бои на подступах к Харькову, который немецкое командование всеми силами старалось отбить. Именно в этот период в госпитале шла срочная выписка выздоравливающих. Я вместе с группой танкистов был выписан 24 февраля, на следующий день после Дня Советской армии. Глубокая рана под мышкой еще полностью не зажила, зато затянулись обе пулевые дырки под ключицей и лопаткой.