Владимир Першанин - Штрафник, танкист, смертник

Ответ унтер-офицера был неожиданным.

— Я ценю свою жизнь не меньше и хочу вернуться к семье. Но лучше умереть честным солдатом, чем предателем. Наши об этом все равно узнают. Под Сталинградом вы взяли в плен сто с лишним тысяч человек. До весны не дожила и половина. Вы все равно нас убьете.

Для меня это была новость. Может, фриц врал? Я сам видел в кинохронике колонны немецких пленных, которых вели в тыл, в лагеря. То, что их не расстреливали, я был уверен. Мы не щадили фрицев в бою, редко обращая внимание на поднятые руки. Но уничтожать пленных в лагерях? Мы же не фашисты! Позже я узнал, что значительная часть солдат армии Паулюса попали в плен обмороженные, страдающие от дистрофии, больные тифом. Многие из них к весне умерли. Умирали от тифа, работая в лагерях, и наши военврачи. Но Геббельс повернул все по-своему: «Жиды-большевики планомерно убивают всех военнопленных». Мне не хотелось спорить с унтер-офицером. Стало противно. Ты приперся с оружием в мою страну, стрелял в моих товарищей, а сейчас строишь из себя героя. Таранец приказал, чтобы унтера увели и расстреляли. Я перевел, отчетливо выговорив слово «шиссен». Расстрел. Унтер побледнел и стал давать показания.

Дорога в основном не заминирована. Далеко ли отступающие войска, он не знает. Если мы не расстреляем его и товарища, то он может сообщить сведения, которые спасут жизнь многим русским солдатам.

— Говори, — заинтересованно кивнул комбат.

— Не трогайте брошенные мотоциклы, машины, повозки с продуктами. Там могут быть мины. И еще. Спирт и шнапс в канистрах иногда разбавляют метанолом. Он ничем не пахнет, а через три-четыре часа люди умирают или слепнут.

Когда я перевел, раздался возмущенный гул. Придвинувшиеся ближе офицеры и солдаты слышали последние слова. Мины — полбеды!

Но лишать победителей выпивки — преступление. Унтер-офицеру сунули кружку спирта из найденной в машине канистры. Он выпил, закашлялся и попросил воды.

— У нас здесь ничего не отравлено, — отмахивался унтер-офицер, но его заставили выпить еще.

Пьяного унтера и второго пленного отправили на трофейном грузовике вместе с ранеными в тыл. Мы оставили подбитые танки с экипажами ждать ремонтников или чинить технику самим. Хоронить погибших времени не было. А их оказалось десятка три. Путь победного наступления обходился немалыми потерями.

Через пару часов мы увидели следы отступающей колонны. Грузовик без переднего колеса и с вырванным мотором. Сброшенная на обочину повозка и убитая лошадь. Куча догорающих катушек с телефонным проводом. Эти удобные, легкие катушки и разноцветный провод, который легко было соединять в местах разрыва, ценились нашими связистами. Немцы, несмотря на спешку, не поленились их сжечь. Мы увеличили скорость. Мой танк шел первым, не считая мотоциклов разведки, которые умчались вперед. Вскоре один из мотоциклов вернулся. Сержант, сидевший за пулеметом, доложил:

— Хвост колонны километрах в трех. Повозки, грузовики.

Я связался с Таранцом. Он шел между первой и второй ротами. Догнал меня и передал по рации, что огонь открывать по его команде. Лошадей, по возможности, не гробить. Мы не собирались щадить немцев, но лошадей убивать не собирались. Даже в городах, до войны, это был основной транспорт. И у нас в поселке все перевозки осуществлялись на лошадях. Мы любили и подкармливали этих умных животных, которых тоже не щадила война.

Мы разнесли колонну. Десятка три повозок, примерно столько же грузовиков, несколько бронетранспортеров и две самоходки «артштурм».

Немцы успели подбить один из танков, но остальные наши танки и самоходки неслись, догоняя снарядами и пулеметными трассами грузовики. На дороге образовался затор. Вспыхивали бензобаки, взрывы снарядов разламывали машины, вверх взлетали доски разбитых кузовов и клочья брезента. Тяжелый снаряд СУ-122 попал в итальянский «Фиат», набитый солдатами. Вместе с досками разлетались разорванные тела, руки, ноги, каски. Все напоминало «гиблый овраг», когда при прорыве из окружения осенью сорок первого года мы оставили в безымянном овраге сотни две убитых и тяжелораненых, накрытых минометным огнем. Там покалеченные и мертвые красноармейцы лежали друг на друге, а немногие уцелевшие убегали и падали, исчезая в столбах минометных взрывов.

Через два года нечто подобное повторилось, но умирали уже немцы. Отставшие от основных сил и не способные противостоять несущимся на них танкам. Справа была голая степь с оврагом вдалеке. Слева — редкие кусты акации, среди которых можно было спрятаться от пуль. Но две «тридцатьчетверки» неслись, подламывая сухие кусты, заставляя немцев вставать, метаться и попадать под пулеметные очереди. Поднятые вверх руки ничего не значили. Когда у фрицев были пушки, они сожгли в Штеповке едва ли не целый танковый батальон. Расстреливали из бойниц в толстостенных домах нашу пехоту и добивали раненых.