Анатолий Сульянов - Расколотое небо

И точка.

Когда это было? Скольких пилотов выучил! Скольких летным счастьем наделил!

Горегляд шел к «высотке». Так летчики называют небольшое здание; здесь они надевают высотное снаряжение, обсуждают неотложные дела, ожидают очередного вылета, играют в шахматы, слушают предполетные указания командира. На первом этаже «высотки» класс подготовки к полетам, кабинет врача, зал отдыха, душевая, комната с высотным обмундированием, личные шкафчики летчиков. На втором этаже — хозяйство инженера и небольшая столовая.

Офицеры собрались в классе. Горегляд выслушал короткие доклады начальника штаба и инженера и рассказал о пожаре на самолете Васеева.

— Прошу сообщить об этом случае всему летному составу. Ставлю в пример уверенные действия капитана Васеева. Пусть каждый летчик еще раз поймет, что только от его подготовки, воли, технической грамотности зависит исход любого полета.

Десятиминутка окончилась, офицеры разошлись. Горегляд подошел к окну, распахнул створки. В комнату хлынула утренняя, с запахом свежей хвои прохлада. Светлело на востоке небо. Из леса доносился нестройный птичий гомон. «Когда же поспать? — подумал Горегляд. — Четвертый час, а в восемь надо быть в штабе», Он устало прикрыл глаза и тут же ощутил, как на плечо легла чья-то рука.

— Идем, командир, — услышал Горегляд голос замполита Северина, повернулся и согласно кивнул головой.

Они вышли на улицу и, поеживаясь от холода, направились в сторону жилого городка. Каждый из них снова мысленно возвращался к тем тревожным минутам, когда Васеев сажал горящую машину, и оба радовались тому, что полет закончился благополучно.

Горегляд шел и думал о Васееве и о Лешке. Один оказался в трудном положении по не зависящим от него причинам, другой создал трудное положение сам. Любовь — это хорошо, что говорить, да только при чем тут любовь? Хвастовство, ухарство — вот что значит цветы с самолета. Надо же было сообразить, додуматься! Это ведь тебе не тихоходный У-2, где скорость как на «Москвиче». Любит, чертов сын, а ни за что мог погибнуть и машину погубить… Хотя парень, конечно, не трус, летчик из него получится. И на том, как говорится, спасибо…

Юрий Михайлович Северин шел и поглядывал в сторону окаймленного речушкой соснового бора, откуда тянуло сыростью и прохладой — над небольшой поймой набухшими пластами висел серый туман. Точь-в-точь как когда-то над светлой и чистой Москвой-рекой. В детстве ранними росными утрами он часто ходил с отцом ставить переметы через Москву-реку. Жили в селе на высоком берегу возле Можженки, которая одним концом упиралась в наряженный куполами церквей и соборов Звенигород, а другим — в соседнее село. Отец сына не баловал, с детства приучил к труду, брал с собой в ночное, в восемь лет посадил на смирную объезженную лошадь. Юрка кричал от страха, вырывался, но отец был неумолим. На следующий день он сам попросился на конюшню и не слезал с лошади до вечера, пока отец не закончил пахоту. Потом смотрел, как отец скребницей старательно «причесывал» покрытый испариной круп и ввалившиеся бока лошади, как поил из ведра. Лошадь довольно фыркала и стригла ушами, беззвучно шевелила мягкими губами. Отец достал из сумки кусок хлеба, дал сыну: смелее! У лошади фиолетово блеснули большие круглые глаза, будто всматривалась в незнакомого маленького человечка, потом она доверчиво вытянула шею и взяла хлеб влажными теплыми губами.

С того вечера лучшими Юркиными друзьями стали кони.

Но затем приехал в село дядя и увез Юрку на аэродром в Кубинку, где жил со своей семьей. То, что он увидел на стоянках, ошеломило Юрку — больше ни о чем, кроме авиации, он и думать не хотел. Дядя Коля сажал его в кабину истребителя И-16, который летчики в шутку называли «ишаком», рассказывал, как им управлять, поднимал на парашютную вышку. Юрка с замиранием сердца смотрел, как бесстрашно бросали летчики к земле свои тупорылые «ишачки», вели стрельбу по прицепленному к буксировщику полотняному конусу.

Война для Юры Северина началась спустя неделю после того, как о ней объявили по радио. Сначала дядя привез на эмке свою семью — он улетал на фронт, потом провожали отца. Шли лугом, вдоль берега Москвы-реки; в голубом небе голосисто заливались жаворонки; из густой, выбросившей колос ржи кричали перепела. Юрке запомнилась эта тревожная тишина — люди шли молча, изредка тихо переговариваясь между собой, и оттого в предвечернем небе так явственно слышались звонкие птичьи голоса. Он ждал выстрелов, разрывов бомб, грохота танков — такой войну показывали в кино. А тут — тихо, только тяжелые вздохи людей да шарканье ног о выбитую среди густого разнотравья узкую тропку.