Анатолий Сульянов - Расколотое небо

К радости Михаила, техник Муромян оказался человеком не злым, отзывчивым, охотно взялся помогать ему в изучении самолета и двигателя. Они сдружились и работали рука об руку, как братья, вместе до темноты торчали на стоянке, если приходилось менять двигатель, шасси или проводить на самолете регламентные работы.

Северин заметил усердного механика и на комсомольском собрании предложил избрать Борткевича в бюро эскадрильи. У замполита было какое-то, только ему одному известное чувство на хороших людей; он почти не ошибался в своих оценках. Горит парень на работе, любое задание выполняет с огоньком, сам выпускает машину в воздух, летчику помогает. А тот в свою очередь доверяет технику жизнь. Сколько раз видел, как летчики скупо благодарили своих техников… Не ошибся Северин и в Борткевиче. Через год предложил написать рапорт для поступления в авиационное училище.

— Послужишь техником, потом можно и в академию или высшее инженерное училище. Если надо дома посоветоваться, отца с матерью послушать, поезжай.

Мать узнала о желании сына и заплакала. Отец долго ходил по хате, скрипя половицами, курил. К вечеру высказал свое мнение:

— Конечно, колхозу нужны трактористы. Но замена тебе есть, — кивнул на младшего брата. — Через два года на твой трактор сядет. Да и я еще годков восемь — десять поработаю. А вот Родину защищать — это, сын, тебе поручаем. Всей семьей даем наказ: служи честно.

Вернулся Борткевич — и рапорт на стол замполиту. Тот посмотрел, улыбнулся:

— Вот и хорошо. Мы в комитете посоветовались и решили предложить тебе, Михаил, заявление о приеме в партию написать.

Вчера этот разговор был. А сегодня беда стряслась. Позор! Лучший самолет в полку и — пожар в воздухе. Как теперь смотреть в глаза людям? А если бы летчик растерялся? Настоящая беда… Как же так? Неужели недосмотрели? Нет, не может быть. Помнил, что после заправки закрывал горловину. Или это было после первого полета?

Все перепуталось в голове Михаила. Какая-то стена вдруг встала между ним и остальными, отгородила его от всех, отодвинула от ухоженного им новейшего истребителя.

«Прощай, мечта! Не быть мне теперь техником. А что дома скажу, когда демобилизуют? Отец на порог не пустит. Скажет, я воевал, трижды ранен, а ты нашу фамилию…»

Он прижался к Муромяну, ища в нем опору, и едва слышно всхлипнул.

— Не скули! — сквозь зубы прошипел Муромян и взял Михаила за локоть. — Будь мужчиной.

Эдуарда Муромяна судьба по белу свету помотала вдосталь. Служил на востоке, в Заполярье, теперь вот пятый год здесь. Техник отличного самолета. Первому доверили подготовить и выпустить в воздух новую машину. В офицерском клубе его портрет на стенде: «Лучшие офицеры гарнизона». Неужели он виноват, что в полете возник пожар? Скорей бы уж инженер полка что-нибудь определенное сказал, нет сил больше ждать…

Черный неторопливо поднялся по лесенке к кабине, шагнул на плоскость. Придерживая фонарик локтем, достал из кармана длинную отвертку. Открыл небольшой круглый люк, сунул в него руку, нащупал там маховичок и попытался потянуть на себя.

Борткевич схватил холодную руку Муромяна и замер.

— Все нормально, горловина закрыта, товарищ командир! — Черный удовлетворенно потер руки, спустился на землю. Увидел, как от нахлынувшей радости заблестели глаза Борткевича, как облегченно вздохнул Муромян, и еле заметно улыбнулся им.

— Буксируйте машину на стоянку и зачехляйте под пломбы, — приказал Горегляд Муромяну. — Утром прилетит комиссия, она и определит причину пожара.

Степан Тарасович Горегляд по натуре был человеком добродушным, любил ввернуть в официальные указания и инструкции какое-нибудь словечко, наподобие «гуси-лебеди», что означало высшую степень расположения духа. Любил летать и летал много, в любую погоду, даже тогда, когда не видно было конца посадочной полосы. Но другим этого делать не разрешал и, прежде чем начать полеты в «сложняке», на разведку вылетал сам.

Сын Горегляда Алексей с детства мечтал стать летчиком. Как ни отговаривала мать, поступил в летное училище. Письма писал редко, но зато подробные, обстоятельные, не раз спрашивал у отца совета. Приехав в отпуск, целые дни пропадал на аэродроме, среди летчиков. Горегляд не без гордости как-то сказал Северину: «Хороший парень, гуси-лебеди! От инженера не отходит, вот, брат, что радостно. В новой машине с его помощью каждый винтик перещупал».

Когда сын уехал в училище, Горегляд засел за психологию. Академию окончил давно, знания повыветрились, да тогда этой самой психологией интересовались мало. Больше жали на тактику, увлекались играми на картах, требовали каллиграфического исполнения на них всех знаков и цифр. Чертить он не любил с детства и считал игры на картах лишней тратой времени. Рабочая карта командира должна быть простой. Обвел карандашом нужный район, нанес число боевой техники, линию фронта, сигналы взаимодействия — и в бой. А они просиживали вечера напролет ради четких линий и красивых цифр. К чему это, когда то и дело меняешь аэродромы, когда летчики вылетают по тревоге, получая самые разнообразные задачи!