Анатолий Сульянов - Расколотое небо

Северин стоял в дальнем углу и наблюдал. Женщины еще долго шептались между собой, подходили к Графову, спрашивали его о чем-то. «Вот и хорошо, — думал замполит. — Пусть поспрашивают, убедятся, как нелегко приходится летчикам. Может, некоторые подобрее станут, побольше будут о мужьях заботиться…»

К Северину подошла председатель женсовета.

— Юрий Михайлович, а как же собрание?

Северин улыбнулся:

— Считайте, что собрание состоялось.

Северин поблагодарил Редникова и Графова и помог женщинам сесть в автобус.

На следующий день, вернувшись с полетов, Николай увидел на столе письмо: «Коля, милый, прощай! Я не могу больше так. Завязнуть в Сосновом, всю жизнь ждать тебя с полетов — не могу! То, что я увидела на аэродроме, помогло мне все взвесить. Я недостойна тебя — это главный вывод. У тебя есть цель, я же потеряла ее, у тебя есть вера, у меня ее нет, ты живешь надеждой, я… Блажен, кто верует… Я принесла тебе немало неприятностей, и тем не менее я всю жизнь буду помнить наши первые встречи, гул самолетов, тебя, пропахшего чем-то аэродромным. Я уезжаю навсегда. Прости, если можешь, не поминай лихом… Целую, Надя».

Николай тяжело опустился на стул, обвел комнату помутневшим взглядом. Вокруг следы торопливого отъезда: открытые ящики шкафа, разбросанное на полках белье, чемодан с открытой крышкой… Вышел на кухню, достал из холодильника бутылку водки, налил полный стакан и выпил залпом; закурил, почувствовал, что пьянеет, вернулся в комнату и, не снимая куртки и летных ботинок, грохнулся на кровать…

Внешне Николай старался оставаться, как всегда, бодрым и веселым. Но однажды не выдержал: тайком ушел в соседний поселок.

Анатолий и Геннадий вернулись с ночных полетов поздно. Заметив свет в квартире Кочкиных, вошли. Николай сидел на табуретке посреди кухни в расстегнутой форменной рубашке, с сигаретой, прилипшей к нижней губе, и бросал в печку титана чьи-то письма. С каждым листком огонь усиливался, подсвечивая его вздрагивающие пальцы и впалые щеки.

— Ты что делаешь? — обеспокоенно спросили оба.

Николай поднялся, потрогал титан ладонью и ответил, едва выговаривая слова:

— Тихо, вот душ… Душ хочу принять, водичку грею. Не желаете?

Он умолк и шумно вздохнул; взгляд его стал сосредоточеннее, в глазах появилась неприкрытая тоска.

— Не желаете, други мои, согреться первой любовью? Вот этими… моими душевными признаниями… — Николай разжал руку, и на пол полетела россыпь конвертов.

Анатолий нагнулся, подобрал письма, тихо произнес:

— «Не перечитывай писем, где почерк любезной подруги! Старое тронет письмо самый незыблемый дух. Все их сложи — против воли сложи! — в горящее пламя. Вот погребальный костер страсти несчастной моей».

Николай поднялся и шало посмотрел на Анатолия.

— Сам сочинил?

— Нет. Овидий. Древний Рим, — ответил Анатолий и обнял друга за плечи.

Николай тяжело опустился на табурет и провел ладонью по лицу.

— Пытался переубедить — не вышло. А ведь любил. И еще как!.. — Он поднялся и, пошатываясь, прошел к титану. Нагнулся и подобрал несколько конвертов. — Много писал я ей. И какие слова в этих письмах! — Бросил конверты в печь. — Вот, кажется, и все. Но им, — Николай зло погрозил кулаком в темное окно, — им никогда не прощу!

— Кому это? — спросил Геннадий.

— Женщинам!

Геннадий вздохнул: перемелется, мука будет. А вот то, что Николай выпивать начал, — плохо. Ох как плохо! Даже подумать страшно, чем это может кончиться.

Шурочка Светлова работала в промтоварном отделе магазина. В гарнизоне она появилась несколько лет назад, окончив торговый техникум. Жила в небольшой комнате в одном доме со своей сестрой Леной — женой техника Муромяна. По-детски доверчивая, Шурочка отвечала вниманием каждому, кто проявлял к ней интерес. Она быстро освоилась с работой, подружилась с продавцами других отделов, стала выступать в гарнизонной художественной самодеятельности.

Первым, кто пригласил ее на танцы, был техник Федор Мажуга. Шурочка любила танцевать. Мажуга весь вечер лихо вальсировал с нею. Встречались они часто, и Шурочке казалось, что Федор по-настоящему любит ее.

В тот вечер они долго стояли на берегу небольшой реки. Вечерняя тишина, близость Федора, его ласковый, вкрадчивый голос наполняли сердце Шурочки тихим счастьем и тревогой. Федор смотрел на нее. При тусклом свете луны она различала его беспокойно блестевшие глаза, чувствовала, как тяжелеет взгляд. Взволнованный голос Мажуги перешел в шепот, на плечи легли его руки, и Шурочка вдруг ощутила себя беспомощной и обессиленной. Запоздало вскрикнув, она рванулась из его объятий и ощутила, как губы Федора впились в ее губы…