Анатолий Сульянов - Расколотое небо

— Кури.

— Так вот я к чему. Не увлеклись ли мы награждениями и грамотами? Наш комсомольский секретарь Ваганов, — Горегляд взглянул на Сосновцева, — в прошлом году получил пять грамот и подарков. Хороший он парень, ничего плохого сказать не могу. Много работает, и помощь его ощущается. Вы и меня хвалили. «Хорошо работал». А я по-другому не могу работать. И Северин тоже. Это норма для коммуниста. С каких это пор за то, что человек нормально исполняет свои обязанности, ему благодарности и премии? Хвалят многих без удержу. Я так думаю, — Горегляд откашлялся, — хорошо работать — это наш долг, наша честь. И уж если поощрять, то самых лучших — отличившихся не в один день, а постоянно работающих с огоньком и с особым усердием. Так я думаю. Горегляд редко выступал на собраниях и совещаниях, не спешил вносить предложения в беседах с вышестоящими командирами, но, когда речь шла о людях и боеготовности полка, он не молчал и не раз своими вопросами и советами ставил в затруднительное положение тех, к кому обращался.

— Прав ты, Степан Тарасович, но не во всем, — отозвался Кремнев. — Порой много поощряем за то, что должно делаться хорошо по служебным обязанностям, согласен. Но разве нормально, когда ты, командир полка, летавший почти на всех типах истребителей и летающий на самом новом, не имеешь даже медали «За отвагу»? Не раз попадал в такие передряги, что можно было, согласно инструкции, катапультироваться, а ты спасал машину и приводил ее на аэродром. Сколько ты народных денег спас?! Достоин ты ордена?

Горегляд потер затылок:

— Раз не награжден, значит — нет.

Кремнев покачал головой:

— Ладно, мы с начальником политотдела этот вопрос обсудим где надо. — И подумал: «А я тоже виноват — не добился в свое время. Застряло где-то представление». — А сейчас идите отдыхать, завтра у вас трудный день.

— Ты спроси, а были ли у них легкие дни? — Сосновцев посмотрел на Горегляда. — Не было и не будет!

Кремнев улыбнулся:

— Это точно, легче им не будет. Труднее — наверняка.

Северин воспользовался паузой и обратился к Кремневу:

— Разрешите, товарищ командир?

— Что у тебя?

— Вы обещали побывать в нашей «Третьяковке». Приглашаем.

Кремнев посмотрел на Сосновцева:

— Как ты смотришь на это приглашение?

— Думаю, что побывать надо. Первый гарнизонный вернисаж.

— Тогда не будем терять времени. Пошли.

У входа в клуб Кремнев остановился, заложил руки за спину и принялся рассматривать портреты Героев Советского Союза — воспитанников полка. Он переходил от портрета к портрету, всматриваясь в лица изображенных на холсте молодых летчиков, разглядывал награды Героев, изредка покачивал головой, читая короткие пояснительные тексты.

— Пашкову — двадцать один год, Гражданинову двадцать три, Исаеву — двадцать два. И другим примерно столько же. В такие годы становились Героями. — Кремнев обернулся, спросил Северина: — Юрий Михайлович, все знают о подвигах летчиков полка в годы войны?

— На этой площадке, товарищ генерал, проводим полковые вечерние поверки, тут принимают присягу молодые воины. Тут же и пионеры собираются. Недавно с ветеранами полка встречались.

Вышел начальник клуба, доложил:

— Товарищ генерал! В клубе демонстрируется кинофильм. Экскурсия школьников осматривает художественную выставку!

— Выставку и мы посмотрим.

— У нас есть специалист, товарищ генерал, энтузиаст своего дела, капитан Бут. Сам рисует. Организатор вернисажа.

В фойе клуба их встретил Валерий Бут, представился.

— Наша выставка довольно скромная. На ней представлено около двадцати работ офицеров, прапорщиков и солдат: картины, цветные и черно-белые фотографии, чеканка, модели самолетов. Остальное — репродукции и копии картин известных художников.

Северин подошел к небольшой картине.

— Это полотно, — сказал он, — написано Валерием Бутом. Оно и вот это, соседнее, отобраны на областную выставку.

Кремнев и Сосновцев одновременно повернулись и посмотрели на сконфуженного Бута.

— Как точно схвачен момент! — не удержался Сосновцев, когда они с Кремневым отошли назад и всмотрелись в полотно. — Решительный, сосредоточенный взгляд, выдвинутый вперед подбородок, напряженное лицо… Летчик внешне сдержан, и в то же время ощущаешь, как он волнуется в момент ночного пуска ракеты.

— Верно, — согласился Кремнев. — И вот что интересно: общий тон картины темный — ночной полет, а лицо летчика будто озарено светом. Так мог изобразить только летчик — сам испытал, сам видел.