Олег Смирнов - Барханы

— Ну нет, товарищ подполковник…

— Ты слушай сюда!

О районный военный комиссар! Он был лихой вояка — на кителе три ряда орденских планок и никудышный оратор, но ему надо было выполнять разнарядку, и он охрип от пафоса. Прихрамывая, он задевал углы стола, размахивал руками, как будто собирался драться:

— Учитывай: происки поджигателей войны! Военные базы империалистических держав, и в первую очередь Соединенных Штатов Америки! Советская Армия на страже мира! Учитывай: стране требуются молодые офицерские кадры! Это почетная и ответственная обязанность комсомола! Ты комсомолец, Долгов!

Общие слова отскакивали от Ивана, однако ему нравились убежденность, напористость военкома и даже то. что военком охрип от пафоса.

— Я подумаю, товарищ подполковник, — сказал он.

— До завтра, Долгов. — Военком налил из графина в граненый стакан воды и залпом выпил.

В дверях Иван спросил:

— А в какое училище?

— Разве я не сказал? В пограничное, алма-атинское.

— Пограничное?

— А ты хочешь в летчики? Так туда нету разнарядки.

Иван помотал головой, ибо не хотел ни в пограничники, ни в летчики.

Ночь он проворочался без сна. Прописные истины, которых поднавалил военком, не взволновали, но мысль подтолкнули. Иван курил до утра и думал о павшем на фронте отце, о матери, умершей год назад, — ее предсмертные слова были: «Не бросай братишек, Ванечка, учись на образованного», о младших братьях, встававших на ноги с помощью тетки и не без его помощи. Курил и вспоминал полутонные фугаски с «юнкерсов», суп из мерзлой картохи, и как пухли с голода, и как волок на себе салазки с дровами, чтобы обогреть заиндевевшую по углам комнату, и как сосед Фомка, обезноженный под Курском, пел на завалинке «Перебиты, поломаны крылья» и размазывал по щекам пьяные слезы, и как на угорье, на сельском кладбище, множились кресты и фанерные обелиски — кто веровал в бога, кто нет, и над маминой могилой — березовый крест… Будь проклята война, и прав военком: должен же кто-то охранять страну, еще не настала эра всеобщего мира и благоденствия. Кто-то? А что же он, комсомолец? В сторонке останется, за чужие спины схоронится? Учительствовать собирается? Мало ли что собирается, жизнь перечеркнет. Горько, когда мечту рубят под корень, но есть слово «долг». Голодал в детстве, а вымахал — во, косая сажень в плечах, крепыш. Армии такие нужны, и тут военком прав. А образованность — это не диплом об окончании института, и офицер может быть образованным, и рабочий, и колхозник. Наивничает? Ан нет, он будет образованным, вы спите спокойно, мама. И братишек не обойдет заботой. Назавтра он сказал военкому:

— Я решил ехать в Алма-Ату, товарищ подполковник.

Тот ни капли не удивился, придвинул ручку и чернила:

— Это я предвидел. Строчи рапорт.

Несколько уязвленный его хладнокровием, Иван макнул перо в чернильницу-непроливайку, эти чернильницы во всех школах, а с какой стати они на военкоматских столах? В воинских учреждениях должны быть какие-то другие чернильницы, непроливайки — в школах. Прощай, мечта, преподаватель математики Иван Александрович Долгов никогда не войдет с классным журналом под мышкой в притихший класс.

Алма-Ата в переводе с казахского — отец яблок. Яблоневые сады и впрямь заполонили город, и по осени, когда начались занятия, курсант Долгов хмелел от сладкого и грустного духа спелых яблок, сочившегося с веток в приоткрытое окно. Он хмелел и от предчувствия, что именно здесь, в Алма-Ате, определится его судьба — может, и не только служебная. Три года учебы, три года жизни!

Много времени спустя, припоминая курсантство, Долгов скажет о себе:

— Учился прилежно. Постепенно, день за днем, постигал военную пограничную науку, и чем дальше, тем интереснее было. Во мне обнаружилась военная косточка.

А на втором году обучения, в марте, его едва не изгнали из училища.

В тот день курсант Долгов устроил вечеринку, впоследствии фигурировавшую в материалах дознания как коллективная пьянка. Это было нечто вроде обручения — на современный лад. На квартиру к Кире пришли ее подруги и товарищи Долгова, расселись. Долгов поднял стаканчик:

— Дорогие друзья! Мы с Кирой счастливы сообщить вам, что женимся!

Молодежь захлопала в ладоши, Кира с Иваном подошли к Тамаре Борисовне, она обняла их, расцеловала, выпила с ними. За столом возопили: «Горько!» Долгов коснулся губами испуганных, настороженных губ Киры.

Потом танцевали под радиолу, пели хором, играли в почту, повторили по стаканчику того, что в материалах дознания квалифицировалось как алкоголь, изготовленный незаконным, преступным способом, — самогона и бражки, запивая их вполне легальным лимонадом, в протоколах не упоминаемым.