Теодор Вульфович - Ночь ночей. Легенда БЕНАПах

— У-у-у-у! — ревел Петр. — В будку… твою, мою!.. Штабы-тылы-шлагбаумы-МАААТЬ!!! — протиснулся и сел, все еще держась за голову, и чуть не придавил сразу двоих.

— А я думал неприятности, — сказал хозяин.

В этом более свободном, даже сияющем пространстве все были почти такие же, как и на Висленском плацдарме, и все равно совсем другие: еще без орденов, только новенькие гвардейские знаки светились на гимнастерках справа и разве что были немного легче и задорнее… Ведь по официальным приказам в воюющей армии один день засчитывался за три дня обычной действительной службы, так что и один год на фронте мог показаться вечностью.

Беседа была в разгаре: неслась отборная матерщина, казалось, что здесь не только выхваляются, но и соперничают.

— А потери?.. Мать ее в коромысло…

— Ведь уже сколько торчим в лесу, не воюем, а потери… — снова неслась ругань.

— Вот именно!.. — опять изыски.

— Ты что предлагаешь?.. — перекрикивал всех хозяин землянки. — Кончится война. Придешь домой — торжественная встреча! Объятия… А ты без утрамбованного мата «Здравствуй, мамуля» сказать не сможешь…

— Торжественно заявляю: «Мы здесь все стали тро-гло-ди-ты!» — вклинился в перепалку зажатый в угол танковый взводный Иван Белоус.

— Ерунда! Троглодиты были честные, славные ребята и не матерились!

— Вместо этого они иногда съедали своих родителей, притом не только мам, но и пап.

— Ну и что? Они же их ели из чувства сострадания к старости, — упражнялись остряки.

— Не преувеличивай! И от голода тоже!.. — кричал кто-то из дверного проема.

Смеялись вразлом, им хоть палец покажи — расхохочутся. В такие моменты часовые вздрагивали и озирались.

— Пора выпить! И как следует! — рычал Романченко.

— Ти-ши-на!.. Твоя головная травма зачтется… Почти у всех есть мать…

— Господа-ребята, прошу…

— Ну, чего вы все время ругаетесь?!

— Шутки в сторону — тишина!

— Ну, не мама, так сестры, тетка, родные есть… Что происходит?.. Среднее ранение — я уж не говорю гробешник, — и семья остается без средств к пропитанию. На четыре-пять месяцев.

— Раньше шести месяцев денежные аттестаты вообще не доходят.

— Ведь от голода тоже сдохнуть можно?

— Не только от сухостоя!.. — опять шум, смех.

Вошла санинструктор Антонина.

— Разрешите?.. — стала пробираться к лейтенанту Кожину.

Он ей протянул руку и сказал всем:

— А ну сбавьте обороты.

Она присела рядом с Виктором. Наклонилась вперед и тихо спросила у хозяина:

— Моей подруге можно?..

— Нет!.. А кто?

— Юля, из самоходного полка… Наша… — сказала как ни в чем ни бывало.

— Можно, — ответили сразу.

Она кивнула тем, кто стоял у входа, и промелькнула Юля. Худенькая, с прижатыми к талии локтями, вынырнула в самом углу, — оттуда торчала пара ее больших фиалковых глаз, и в землянке стало сразу как-то торжественнее и спокойнее.

— К делу, матерщинники, — произнес хозяин. — Нужны деньги. Много денег.

— Фронтовой банк грабануть!

— На худой конец корпусную кассу, — предложили ростовчане, эти привыкли выступать, как в парном конферансе.

— Создать союз офицеров анти…

— …фашистов! — врезался Романченко. — И грабить, грабить всех остальных!

— Нет, антиматерщинников!

— Ну что ж, по-моему, тоже сильно, но… — он был готов согласиться с чем угодно, лишь бы поскорее дали выпить.

— «Сообщество»! — предложил кто-то.

— Без всяких «со» — ОБЩЕСТВО!

— Угомонились!.. Предлагается создать Общество Гвардейских Офицеров по борьбе с матерной бранью и всякой иной му… — он хотел сказать «мудней», но осекся и произнес: — Мутью.

— Вот это класс!

— Разумеется, в нашем узком кругу… Всю армию и высокое командование не перекуешь.

— Ура! — Все были очень рады.

— Пора выпить!

Но не тут-то было.

— А собственно, почему «ура»? — это вступил Валентин, молодой старший военфельдшер, который выдавал себя за опытного земского врача.

— А почему это «НЕ УРА»?! — у него потребовали ответа.

— А потому что потому — неосуществимо… Вот деньги отправлять семьям раненых и убитых — это дело.

— И высылать до самого получения аттестата…

В лесу раздался взрыв. Сильно хлопнула и чуть не разорвалась промасленная бумага в оконной раме.

Дверь распахнулась… Отозвалось многократное дребезжащее эхо. Первой кинулась к выходу Антонина. Несколько человек выбежали за ней. Не торопясь вышел и Валентин…

Оставшиеся сидели молча и ждали. Огляделись — стало просторно. Все знали, что это такое. Только пока не известно было — кого?