Алесь Адамович - Сыновья уходят в бой

Вдруг что-то случилось. Сразу замолкли пулеметы, тихо-тихо сделалось там, где только что все бурлило в грохоте и пламени. Взрывы перенеслись вперед, они на насыпи, вспыхивают один возле другого, как спички, уложенные головками к головке. Вот оно – «концерт»! А немцы, наверно, ничего не понимают и потому сразу затихли.

– Давай, давай!..

Крики справа, впереди, злорадно-веселые и грозные. Ракеты больше не взлетают. Только оранжево вспыхивают, движутся будто по кромке горизонта взрывы, взрывы. Да еще фигуры бегущих в нереально красной темноте и беспощадный крик: «Дава-ай! Дава-ай!» Толя не видел, не знал, кто рядом, он бежал, и ему не страшно было добежать, он не казался себе беспомощным, а наоборот – сильным и злым. Снова полоснула огненная струя трассирующих. Кто-то упал, кто-то снова стал стрелять. Неуютно от мысли, что могут в тебя свои попасть, задние. Левее насыпь, как темная стена.

Вот она, железная дорога, пахнущая чем-то забытым. А где бункер, немцы? Правее, там, где крики. Красный взрыв. Еще.

– Не стойте на насыпи! Сюда подрывники бегут!

Но так хочется стоять здесь, где час назад были они. Далеко в одну и в другую сторону, как бы отвечая зарницам, – вспышки взрывов, уходящий гул. Смотришь, слушаешь, переносясь в деревни, где теперь не спят жители, и особенно охотно – в гарнизоны, где немцы, бобики. Толю схватили за плечо. Напряженное лицо Пилатова:

– Ты? Хорошо. Уходите все: сейчас будут рвать.

… Из темноты и в темноту понеслось: «Закладывай, закладывай, закладывай…»

Потом: «Зажигай, зажигай, зажигай, зажигай…»

Никогда не слышал Толя такой грозной радости в человеческом голосе.

Есть убитые, оба – из первой роты. Странно видеть немецкие пулеметы: не потому, что они немецкие, а потому, что из них стреляли по тебе. Их два, и тоже в роте Железни.

Старика Митина несут на плащ-палатке. Задело ногу.

– Старые кости тяжелые, – виновато стонет он.

А Вася-подрывник (ему осколком рельса повредило бедро) все ругает того, кто закладывал по соседству с ним толовые шарики.

– Ткнул, зажег без команды. «Вж-ии» над ухом у меня.

– Над ухом, а вон куда попало, – говорит Головченя.

– Хуже нет – стадом на «железку» ходить.

– Зато наворочали, Васенька.

Что да, то да – наворочали! Ну и взбудоражены же, наверно, немцы. В гарнизонах пальба с ночи не затихает. Нервничают бобики. Чуют, что медведь близко.

Трава молочно-белая от утренней росы, ботинки у Толи совсем раскисли, стали как лапти, штанину располосовал до колена, видно, когда взбирался на насыпь.

Высокий тяжелый гул настиг отряд на поле. Кто лег в рожь, кто бросился к ольховым кустам, но большинство стоит, запрокинув головы.

Шестерка «юнкерсов» – серые, будто тоже от росы, стонущие от груза.

– Ну, дадут! – с веселым испугом крикнул кто-то. Вот уже над головами, будто накрыли тебя ревом.

Видят или не видят? Уходят! Уходят! Дорогу свою ищете? Ищите, ищите!

Гляди, как зашевелились!..

Но это потом, а пока можно поразговаривать. Можно, например, с Гитлером. По разбитой «железке» до него вроде ближе стало. Небось знаешь, что произошло ночью в «Белорутении» [6]. Ну как? Не нравится? Подожди, то ли еще будет. Растрясут вас здесь, стукнут на фронте, а потом придут в вашу Германию. И окна настежь!

Снова дневали у местных. Они тоже вернулись с «железки», тоже разнесли свои два километра. Хоронили убитых. Вместе – их пятеро. Не все даже были знакомы друг с другом. Они останутся на этой поляне, не зная, что они здесь лежат, не зная, что их пятеро…

Мир представляется растревоженным, как улей, по которому постучали. Сотни партизан движутся к шоссе. Но у немцев всегда найдется больше сил для открытого боя.

Вечерело. По небу из края в край – полосы, как на зебре. Толя идет в боевом охранении. Идти впереди – это будто возвращать долг другим. Дозор, боевое охранение – не просто служба, а и молчаливая договоренность со всеми и с каждым в отдельности. Чтобы не погибли многие, пускай лучше убьют двоих, четверых, идущих впереди. Где, в каком месте, никто не знает. Тут уж – как повезет. И вот идешь впереди, тоже соглашаясь, что «лучше» одного тебя, чем всех, и надеясь, что на «твоих» километрах ничего не случится. Застенчиков догоняет.

– Иди, командир приказал, – говорит недовольно.

– Пошел ты… – Толя не хочет снова принимать опеку Пилатова. «Да ну вас всех! Потом окажется – Толя виноват, что взвод не так, как надо, воюет!»

Шоссе уже близко. Теперь бы и вернулся в общую колонну, но именно потому, что очень хочется, Толя этого не станет делать. Знает уже, как потом на душе бывает.