Алесь Адамович - Сыновья уходят в бой

Павел потрогал черную трубу на винтовке. Толя взял его винтовку.

Странно выглядят люди, мир, когда смотришь через оптический прицел. Все необыкновенно ясное, но немое: смеются, один по коленкам себя хлопает, он совсем близко хохочет и, видно, орет, а не слышно.

Павел продолжает рассказывать:

– Припутали нас вчера с Миколой. Горбатенький такой есть у нас. До войны бухгалтером работал в колхозе. Идем с ним через луг, а тут немцы на велосипедах катят. Мы винтовки, кожанку под сено, грабли у баб взяли, работаем. А когда машину мы обстреляли, убегали, снова на велосипедистов этих напоролись. Миколу в бок ранило, в лагерь повезли его, а мне только вот.

Павел трогает пальцем рваную дыру на рукаве.

– Жарко в кожанке, – заметил Толя.

– Зато в любую погоду не страшно. Лежи хоть сутки. Эта кожанка чуть головы мне не стоила. Когда из Селибы в отряд пришел, одному тут понравилась. Я не отдал. Стал вязаться: где был в сорок первом году, да что, да как? Чуть под предателя, шпиона не подвел.

Селибовский Толя, а уж прежний Павел и подавно не стали бы и слушать человека, который бы такое рассказывал. Но Павел теперь тоже чуть-чуть другой: задумчивее, что ли.

– Хочу перейти на противотанковое. По паровозам бить. Ходил – понравилось. Дашь – только пар: «ш-ш-ш…». Мы сегодня тоже собираемся на железку.

Поговорили про Коваленка. Конечно, погиб Разванюша, а парень был какой! И сразу почему-то про Казика вспомнили… Про бутылку меду… «Только для раненых…»

– Болтун, – произнес Павел, – глядишь, и отсидится. Вот уж кто, наверно, прислушивается: живы ли еще Корзуны?

Надо бы поспать, но в чужом лагере, да еще после встречи с Павлом, да когда солнце жарит – попробуй усни.

К вечеру пообвыкли, прохладно стало, самый раз вздремнуть, но уже надо подниматься, идти. Чем ближе к полуночи, тем сильнее притягивает земля размякшее от усталости тело. Веки липкие. Люди точно пьяные. Впереди Савось идет, жестяно стучат пулеметные диски, руки у него висят, как веревки. Внезапно сворачивает с дороги, спотыкаясь. Шагает по полю и, кажется, не думает просыпаться.

Головченя, всхлипнув своим нутряным смешком, хватает его за плечо.

– А? – спрашивает Савось и послушно возвращается в колонну.

Небо из конца в конец ополаскивается зарницами. После каждого сполоха привычно ждешь грома. Но грома нет, и потому все кажется чуть-чуть нереальным. Дорога вдруг вздыбилась. Толя споткнулся, перед глазами не лес, не темные спины людей, а поле, накрытое черным вспыхивающим небом.

– Что вы тычетесь, как слепые котята? – голос Носкова.

Толя поспешно вернулся на дорогу.

Черное небо кажется пустым. Но полоснет голубое зарево, и видны становятся серые глыбы, черные навалы туч. Они каменно неподвижны в короткое мгновение вспышки. Но они движутся. Новая вспышка – видишь: тучи уже по-другому громоздятся. Жутковато представлять мчащимися, ворочающимися эти каменно-темные жернова туч.

Мерно позвякивает оружие впереди идущих, штык-кинжал стучит о приклад твоей винтовки, на душе тревога и ожидание, а глаза все равно слипаются. Делаешь шаг, второй – по-оплыло… Толчок, рывок, будто в поезде. Сзади налетел кто-то, тоже уснул.

– А? Спишь?

И снова все сначала. Закроешь глаза и даже контролируешь себя: «Не сплю же, вот думаю о том, что не сплю…» Но откроешь, и такое чувство, что все-таки спал.

Остановка. Быстренько упал на землю. Каждая секунда полусна радует: спишь и радуешься – сплю! Мог бы стоять, как другие, но догадался и лег. Другие тоже начинают усаживаться на землю, а ты уже давно здесь.

— Эй, проспите станцию, – кто-то ногой толкает. Толя вскочил, легкий, счастливый, будто и в самом деле выспался.

Что это? Пулемет стучит – будто кто протянул палкой по забору. И вспышки далекие, затяжные, желтые. Это уже не зарницы. Ракеты. А в голове свежо, радостно: немного поспал. И не спешишь переключаться на тревогу… Пока еще разберутся, решат… Но спать уже не хочется. Басина Царского:

– Два рельса на человека. Ясно? Твой взвод, Пилатов, наступает на блок-пост, отвлекает на себя огонь. Ясно? Ясно, спрашиваю?

– Ясно, командир роты. – В голосе Пилатова невеселая ирония.

– Ползти, пока по обнаружат, – крутой, твердый голос. При вспышке зарницы Толя разглядел высокую остроплечую фигуру Петровского, комиссара. Впереди за черной стеной кустарника взлетают ракеты. Саму ракету не видишь, а только ее мертвящий свет: черное небо медленно, тяжело поднимается, а потом бесшумно рушится вниз. И тень твоя растет, растет, будто убегает… Снова поднимается чернота и снова падает вниз, а в это время полоснет по небу голубой свет, ждешь грома, но вместо него – торопливое татаканье пулемета. Взрыв. Бросают наугад мины.