Алесь Адамович - Сыновья уходят в бой

– Отстань, Потапенко. Видишь – парнишка, видишь – партизан. Впервой, что ли!

Потапенко отстал от Толи, но пристал к возразившему усатому солдату. Они ссорились, а Толя, теплый, счастливый, вяло погружался в сон.

Проснулся, как от толчка. Нет, автомат при нем.

За окном – бело. Машин меньше стало. И солдат не видно. Какие-то в гражданском ходят. Неужели? Толя бросился на улицу. Головченя, вот он весь – с бородой, с пулеметом на плече! И Бобок. Живой. («Товарищ командир, меня убило!») Вася-подрывник со своей золотой усмешкой. Особенно обрадовался Толя, увидев серое, больное лицо и зеленую шинель Коренного. Других партизан Толя тоже вроде знает, а некоторые незнакомы. И подвода, лошадь у них есть.

Толю окружили, спрашивают. Волжака ранило. Это его автомат. А Петровского танком переехало. Алексея, брата, нет, не видели. Многие, наверно, в лагерь вернулись. Да, не совсем так, как у соседей, получилось. Другие отряды по-толковому влились в армию, а тут ходи-свищи…

Толя позвал всех в «свой» дом. Среди незнакомых партизан сразу примстился один, с удивительно некрасивым лицом: дуги у широкого рта глубокие, обезьяньи. Но у него тоже автомат. Как у Толи. И большой вещмешок.

– Открывай гумно. – Головченя похлопал по плотному вещмешку.

– Сначала – твое, потом – каждый свое, – поясняет Бобок.

От усмешки у человека с автоматом и плотным вещмешком рот еще заметнее, еще некрасивее делается.

– Из-за вас, – говорит он, – опять придется в часть на довольствие становиться.

– Что, не надоело по фронту бегать? – поинтересовался Головченя.

– Ищу культурного обращения.

– Чтобы с оркестром?

– Попали мы в часть, а командир и давай нас попрекать шапкой.

– Какой шапкой?

– Генеральской. Старику он своему подарил, ну, а партизаны вроде ночью прихватили.

– Добегаешься до штрафной, – сердито говорит Сергей Коренной, – из-за вас о всех пойдет слава.

Завтракали, отдыхали долго.

– Комендатура здесь, – напомнил Коренной.

– Желаю удачи, – сказал партизан с автоматом, завязывая свой мешок, сильно потощавший.

Пошли по улице в сторону узкоколейки, и он идет.

– Что, мешок пустой? – захохотал Головченя.

– Коня, сани загнать, – предлагает кто-то, – зачем оно теперь?

– Это мы за́раз, – встрепенулся Бобок. – Толя, пошли.

И вот Толя и Бобок идут за санями, останавливаются, если видят, что в хате живут. Старики осматривают коня, трогают сбрую, сани. И не берут.

– Ладно, три буханочки, – добреет Бобок.

И три «буханочки» не дают. Пристраиваются и идут следом. Похоронная процессия.

– Ну, соберитесь двое-трое, – предлагает Бобок, – лошадь хорошая, военная, снасть немецкая.

– То-то военная, заберут.

– Ну, две буханочки.

– Оно и не дорого, да нема.

– А чего ходите за нами?

– Да ведь конь!

Толя просит Бобка:

– Отдадим, а?

– Ладно, дядьки, берите за так. Конь хороший. А сбруя вон какая!

Вернулись к узкоколейке, перешли ее. В заросшей кустарником низинке лишь несколько домов (точно спрятались или заблудились!), но уже не деревенского типа: один дом даже двухэтажный. Здесь стоит густой гул голосов. Люди бродят, стоят группами, курят. А у некоторых семейный обед на снегу. Женщины варят, теплым провожают мужей в армию. Не разгульно, просто, сурово: вдали нетерпеливо стучит фронт.

Вдруг увидели своих хлопцев, тоже к двухэтажному дому подходят. Что-то странное в них. Ага, без оружия – вот в чем дело! Борода Головчени выглядит нелепой, мальчишеское лицо Коренного бледнее обычного, весь он очень петушистый, но что-то жалкое в нем.

Зато партизан, у которого был автомат, чему-то радуется, резкие дуги у рта растянуты в усмешку.

– Ладно, все выяснилось, – не то других, не то себя самого успокаивает Головченя.

– А не окажись там обкомовца, что знал ваше командование, где бы мы сейчас были, господа полицаи? – говорит тот, усмехающийся.

– Чему удивились? – сердится Коренной (но вроде на самого себя сердится). – Что дураки еще остались? А вы что думали? Ладно, пошагали на комиссию.

– Бумажка-то у тебя, Сергей? – спрашивает Головченя. – Хорошо ты тому майору: мол, привет от Мохаря! Удивился: «Не знаю такого».

Из двухэтажного дома вышел лейтенант. На красивом смуглом лице черные бакенбарды.

В сразу наступившей тишине прозвучал негромкий уверенный голос:

– Заходите по два.

Человек этот из того мира, где все на своем месте: снисходительно-строгий, немногословный, красивые глаза затянуты пленкой неузнавания. Человек там, куда так рвался ты, так стремишься вернуться, но куда будто все еще не вошел, не совсем вошел. Вот если бы, как у других, все получилось, если бы организованно…