Алесь Адамович - Сыновья уходят в бой

Ну, кажется, доразговаривались. Лина испуганно замолчала, Толя отвернулся, смотрит на зелено-желтый лес.

Первые две ночи Лина спала за перегородкой. Потом пожаловалась:

– Ой, от бабкиной ноги такой запах.

Толя принес еще охапку соломы, бросил в угол, там, где висят иконы. Пока Лина цедила молоко, он незаметно, ногой, отделил «ее» солому от «своей».

После ужина ушел патрулировать вокруг деревни. Вернулся и увидел: Молоковича нет, Лина уже спит, но не под иконами, а на их, Толи и Молоковича, «постели». Нет, не спит.

– Картошка на припечке, – зашептала Лина, приподнявшись, глаза большие, заботливые.

Толе не хочется несоленой картошки, но, чтобы собраться с мыслями, ставит теплый чугунок на стол. Жует и не может проглотить. Решает и не может решить. Если он ляжет в углу, где будет Молокович спать? Рядом с Линой?..

А она натянула свое пальтишко до подбородка, дышит в теплый воротник, ноги поджаты.

Толя обошел Лину, бросил пальто в углу, под иконами. Скосил глаза и сразу встретил ее взгляд: смотрит просто, обыкновенно.

– Ты, может, здесь, а то – где Молокович ляжет? Ушла бы на свою солому, и все было бы нормально.

Самое простое почему-то не приходит ей в голову. А Толя не может сказать, потому что тогда будет выглядеть, будто он что-то думает. Толя берет с пола пальто и небрежно бросает его рядом с девушкой. Лина, приподнимаясь, тащит из-под себя солому, выравнивает «постель».

– Ну вот, спи.

И снова подтягивает свое пальтишко к губам. Толя лежит не шевелясь.

– Ай, с этой косой!

Выдернула из-под головы косу, положила на себя.

– А что моя мамка теперь де-елает? Мне кажется, как я ушла, она и минуты не спит. А я, бессовестная, сплю. А ваша, думаете, как? Не знаете вы! – Засмеялась: – Бедный, в три часа тебе еще за меня на пост. Может, я сама схожу?

– Ну вот еще! Ты же обеды нам готовишь.

– А что ты сапоги не снял? Может, и мне нельзя? – Лина села, потянулась к своим сапожкам.

– Да нет, тихо пока, – успокоил ее Толя и стал свои сапоги стаскивать. Портянки мокрые, подсушить бы. Но нечем ноги прикрыть. Ладно, на ногах высохнут.

Закинув голову, Толя смотрит на окно, в котором отсвет далекого пожара (все жгут бобики хаты в Низке). Лежит напрягшись, будто вдоль бревна. За перегородкой стонет во сне хозяйка.

– Ты семь окончил? – шепчет Лина. – А я восемь. Такие смешные мы были. Соберемся и про кубики, ромбики. Думаешь, геометрия? На вас смотрели, как на тетрадки свои: это только для школы. Мечтали о военных. А вот теперь мечтаю о школьных своих ребятах. Знаешь, а ты на них так похо-ож! – Сказала и тут же, приподнявшись на локте, пояснила: – С тобой я не боюсь быть.

Помолчали.

– Кончится война, – Толя, ты что будешь делать?

– Жить.

– Что – жить? Как?

– Учиться, может, не придется. Маме и так хватило… Хорошо, если отец жив.

– Толя.

– Ну.

– Толя.

– Ну, слышу.

– Ты влюблен был?

– Было, в школе.

– Что было? – Лина снова приподнялась.

– Ну, любил одну. Так боя-ялся ее!

– А, боялся. – Лина чем-то довольна.

Снова стонет за перегородкой хозяйка. Замолчали, точно испугались, что она проснется.

– Спишь? – это уже Толя.

– Не-ет…

– Ну, давай спать.

– Толя.

– Ну…

– Вы в школе целовались?

Ответа не последовало.

– А мы соберемся у Светки и все расспрашиваем ее. Она такая смелая была. А про свое молчим, только хихикаем, подлые такие были, хитрые… Ты спишь? Ну, спи.

И отвернулась. Кажется, засыпает. Вдруг застучали, заговорили на улице.

– Ой, Молокович! – Лина перебежала в угол, под иконы. – Ой, подай сапоги мои.

Назавтра – другое. Вернулся он с поста, увидел: Молоковича нет. Уснул не сразу. На потолке отблески от пожара, стонет и божкает за перегородкой хозяйка, ровно дышит в углу под иконами Лина. Снилось Толе что-то непонятное, и проснулся он от непонятного. Голос Лины и сдавленный смех:

– Ти-ише! Я тебя испугала?

От далекого зарева лицо у нее белое-белое, а глаза темные и блестят.

– Спи, я так…

И вдруг Толя начал куда-то проваливаться: он ощутил, как теплые пальцы коснулись его лба, спустились к глазам, строго надавили на глаза, как бы тоже приказывая: спи!

Пальцы насмешливо коснулись носа. Толя вздохнул с облегчением: все просто шутка, Толя сейчас клацнет зубами, как собака на муху, Лина засмеется. Но пальцы поползли ниже, погладили одну щеку, другую, очень как-то стыдливо, нерешительно. Толя боялся, что сейчас задохнется от сладкого стыда и что Лина и правда рассмеется, и этим все кончится. Мягкие, пахнущие молоком и ружейным маслом пальцы остановились на подбородке. Надо что-то сказать, глупо вот так молчать, она еще подумает, что Толя ждет чего-то. Пальцы нашли Толины губы.