Николай Гревцов - Синие глаза (рассказы)

Вспоминая происшедшее, Олег с сожалением думал о своем розане. Сколько лет мать заботливо растила цветок — и вот тебе на! Ни ей, ни людям. Спросить у ребят о цветке Олег стыдился: подумают, нашел о чем сейчас вспоминать.

Через несколько дней, по-летнему солнечным и прозрачным утром он вышел на работу. Все было так, словно ничего и не случилось, словно не был он на волосок от смерти. Как обычно шли, стекаясь к проходной, люди. Тот же пожилой охранник проверял пропуска. Но когда Олег вошел в цех — он остановился растерянный и удивленный. Все здесь было прежним, до самых мелочей знакомым и привычным. И в то же время это, казалось, был совсем другой, новый цех.

Первое, что бросилось Олегу в глаза, — это зелень. У многих станков на высоких, выкрашенных охрой подставках стояли горшки и кадки с цветами. У его станка пышно зеленела китайская роза — та, которую он первый принес сюда. И даже около Петькиного рабочего места виднелось что-то зеленое — не то кактус, не то «тещин язык».

Олег скосил глаза в сторону инструментальной. И там, за стеклянной перегородкой, увидел стоящий на тумбочке фикус. А рядом с цветком, в синей куртке, повязанная пестрой косынкой, стояла Маша. Она смотрела на Олега и приветливо улыбалась — красивая-красивая.

Кто-то по-дружески хлопнул Олега по плечу.

— Здоров, Шнурок! Ну как, а? Здорово?

Олег нехотя отвел взгляд от окошка инструментальной и неуклюже повернулся, чтобы ответить на приветствие.

Снова ехать трамваем не хотелось. Я решил возвращаться в город пешком. Спешить все равно некуда, а день выдался что ни на есть весенний — золотисто-голубой, прозрачный, теплый.

На пересохших булыжниках мостовой радостно и оголтело переругиваются озорные воробьи, важно разгуливают дородные голуби. У облупившегося, когда-то покрашенного голубой краской киоска сгрудились мужчины. Одни, нежась на солнце, терпеливо ждут, пока подойдет их очередь; другие, сдувая густую белую пену, неторопливо прихлебывают янтарное пиво. Трое молодых парней в забрызганных цементным раствором телогрейках присели на корточки, кружком поставив перед собой на землю полдюжины кружек с пивом. Один из них деловито разделывает таранку. Двое других незлобиво спорят.

— А я тебе говорю: и опалубка, и арматура, и вибраторы никуда не денутся, аж пока у нас бороды не повырастают…

— Ничего ты, дорогуша, в техническом прогрессе не смыслишь. Был грабарь — грабарем и остался…

У хлопцев смуглые от загара лица и шеи, крепкие и обветренные руки…

Я сворачиваю за угол и иду по узкому, выложенному из кирпичей тротуару. За дощатыми оградами и штакетниками — густая паутина ветвей сирени, акаций и вишен, свежепобеленные стены домишек, развешанное на веревках белье.

Настроение мое трудно назвать хорошим. Минут тридцать я добирался до поселка в душном, битком набитом вагоне трамвая; потом долго разыскивал нужный мне адрес — и все напрасно. Но главное — на душе неприятный осадок: так бывает обычно, если что-либо сделаешь, предварительно не продумав как следует свой поступок, а потом все время задаешь себе вопрос: «Зачем?» — и не находишь на него ответа.

…Когда я наконец отыскал дом номер четыре в Кузнечном переулке и подошел к калитке, здоровенный цепной пес бросился к забору и залился истошным лаем. Через некоторое время на крыльце дома, притаившегося в глубине дворика, появилась женщина средних лет, простоволосая, в грубошерстной зеленой кофте, неопределенного цвета юбке и тряпичных шлепанцах на босу ногу. Ноги у нее были болезненно белые, с вздувшимися синими венами, а лицо, как мне показалось, неприветливое и злое.

Я спросил, можно ли увидеть Лену.

— Лену? Нет ее. — Близоруко щуря желтоватые глаза, женщина в упор рассматривала меня, одновременно всем своим видом подчеркивая нежелание продолжать со мною разговор. А собака по-прежнему, надрываясь от лая, осатанело рвалась к калитке, лязгая ржавой цепью.

Я попытался узнать, где теперь работает Лена и когда ее можно застать дома: на автостанции, куда я позвонил утром, мне ответили, что она давно рассчиталась.

— Не знаю. Мне она отчета не дает, — резко, не пытаясь скрыть неприязнь, ответила женщина. Но, вероятно, извечное женское любопытство взяло свое, и она спросила:

— А вы, собственно, кто будете?

Что я мог ей ответить?

Я и так был уже достаточно зол на себя за то, что надумал поехать сюда. Все, кому я только не попадался на глаза в этом захолустном переулке, с нескрываемым интересом рассматривали меня, принимая, вероятно, за праздношатающегося гуляку и бездельника, неведомо зачем попавшего в этот рабочий район. Встреча, какую мне оказала незнакомая женщина, должно быть, тетка Лены, мягко говоря, не отличалась приветливостью. А тут еще этот проклятый пес поднял лай на весь околоток, привлекая к моей персоне пристальное внимание соседей и случайных прохожих, а хозяйка и не помышляла унять его.