Максим Михайлов: Своих не сдаю

лейтенанта Балаганова Александра Евгеньевича, родившегося 7 ноября 1977 года в поселке Иволгинск Улан-Удэнского района Республики Бурятия, со средним профессиональным образованием, холостого, несудимого, состоящего на военной службе с апреля 1996 года, в том числе в качестве офицера — с декабря 1999 года, в совершении преступлений, предусмотренных п.п. «а», «в», «ж», «к», ч. 2 ст. 105; п.п. «а», «б», «в» ч. 3 ст. 286 УК РФ;

прапорщика Погодина Владимира Николаевича, родившегося 23 июля 1979 года в селе Копкуль Купинского района Новосибирской области, со средним профессиональным образованием, холостого, несудимого, состоящего на военной службе с августа 1996 года, в том числе в качестве прапорщика — с мая 1999 года, в совершении преступлений, предусмотренных п.п. «а», «в», «ж», «к» ч. 2 ст. 105; ч. 2 ст. 167; п.п. «а», «б», «в» ч. 3 ст. 286 УК РФ;

майора Поплавского Алексея Викторовича, родившегося 14 декабря 1971 года в городе Балашове Саратовской области, с высшим профессиональным образованием, женатого, несудимого, состоящего на военной службе с августа 1989 года, в том числе в качестве офицера — с июня 1993 года, в совершении преступлений, предусмотренных ч.ч. 3, 4 ст. 33, п.п. «а», «в», «ж», «к» ч. 2 ст. 105; ч.ч. 3, 4, 5 ст. 33, ч. 2 ст.167; п.п. «а», «б», «в» ч. 3 ст. 286 УК РФ.

Поплавский прислонился пышущим жаром лбом к холодной решетке, это принесло минутное облегчение. Голос судьи отдалялся, плыл, становился монотонным и неразборчивым. Поплавский не хотел его слушать, не хотел вновь окунаться в обстоятельства дела, вывернутые сотни раз наизнанку, досконально сверенные, по десять раз перепроверенные записанные с его слов, со слов остальных, с показаний свидетелей, за несколько лет, что длился этот процесс выученные им практически наизусть. Он уже не воспринимал происшедшее с ним почти пять лет назад, как действительно случившееся, а лишь набором казенных штампованных оборотов, которые следовало произносить в правильной последовательности и не путать между собой. Сейчас судья этим и занимался бесстрастно, казенно, абсолютно без выражения описывал обстоятельства дела. Поплавский скользнул глазами по залу и почти сразу же уперся в горящий ненавистью взгляд. Молодой чернявый парень смотрел с такой злобой, что казалось, готов броситься на него, и лишь толстые черные прутья решетки не дают ему этого сделать. Увидев, что Поплавский на него смотрит, чеченец универсальным жестом чиркнул себя по горлу ребром ладони, показывая, что он сделает когда-нибудь с ненавистным русаком. Подсудимый лишь презрительно усмехнулся, таких угроз за службу на Кавказе он навидался вдосталь, как впрочем, и грозивших чеченцев. Он не боялся их, в отличие от большинства разобщенных и запуганных русских, что в избытке встречал здесь в городах благодатного юга, постепенно заполоняемых наглыми и скорыми на расправу кавказцами. Он был сибиряком, пусть не по праву рождения, но сроднившимся с крепким кряжистым сибирским народом, с представителями которого довелось служить после окончания училища, впитавшим от местных спокойную силу и уверенность, а также умение отвечать ударом на удар, защищая себя и своих близких. И воевал он также, без лишней ненависти и злобы, без надрыва, по-крестьянски деловито и обстоятельно. И ведь прав оказался, как выяснилось, вовсе не чеченцы были его главными врагами. От них ничего другого и не ждал, как-никак немало ихнего брата отправил на свидание с гуриями в райских садах Аллаха, понятно, что они отомстить хотят. Но ведь судят-то его сейчас свои. Нет ни одного чеченца в составе суда, и прокурор тоже свой, русский. Свои судят. Судят за то, что слишком хорошо воевал, слишком честно служил, слишком верил своим командирам, судят за выполненный приказ старшего начальника.

Он равнодушно отвернулся от скалящегося чеченца и скользнул взглядом по отполированной множеством сидельцев деревянной скамье. Вот она как выглядит знаменитая скамья подсудимых. Не каждому человеку дано ее увидеть, и еще меньше людей могут похвастаться тем, что ощущали ее под своей задницей. Ему вот выпало такое сомнительное счастье, хотя скажи об этом кто-нибудь еще пять лет назад, ни за что не поверил бы. Не за что ему было оказываться здесь. Не за что! Служил честно, не воровал, горькую не пил! С чего бы вдруг ему сесть на эту позорную скамью? Ан нет, вот, как все повернулось! Правильно мудрый и многострадальный русский народ говорит — не зарекайся! Что от сумы зарекаться негоже ему объяснили сразу после училища, когда оказалось, что лейтенантская получка позволяет существовать лишь впроголодь, буквально во всем себе отказывая. Ладно, хрен с ним, зато честь офицерская, зато служба ратная на благо Родины, на благо России, пусть откровенные воры с бандитами, да продажные чинуши жируют. Зато честные мы, благородные, живот положить готовы для Родины. Теперь вот к тому идет, что и честь отнимают. Не офицер ты теперь, а бандит и убийца вдруг оказался в одночасье. Так что и от тюрьмы зарекаться не след.