Андрей Семёнов - Пятая рота

— Давай быстрей!

— Тебя одного ждем!

— Бегом! — неслись мне в спину крики разгневанных дежурных.

И в самом деле: деды и черпаки стоят и ждут одного единственного духа.

Не порядок!

Я влетел в свою палатку с горящим взглядом, который прожектором высвечивал то место на полке, где лежали несчастные ложки, по рассеянности оставленные мной сиротливо лежать на своем обычном месте. Не замечая преград я рванул к ним, как вшивый в парилку…

…И споткнулся о чью-то ногу.

Шутка мне не понравилась: меня одного возле штаба ждут полтора десятка человек во главе с капитаном-дежурным! У меня может остаться без обеда целый взвод! Меня за это, разумеется, никто не похвалит, а со мной тут шутки шутят!

Я проследил взглядом куда уходила нога: кроссовка с синеньким скромным носочком уходила под брючину «эксперементалки», которую солдатам не выдавали. В эксперементалках ходили только офицеры и прапорщики, а солдаты ходили в хэбэ прямого покроя, у которых были брюки-бананы, а по случаю зимы все были переодеты в такое же точно галифе, какое носят в Союзе.

«Дурные у шакалов шутки», — зло подумал я, продолжая переводить взгляд на шутника.

Выше брюк шла куртка, на плечах которой были воткнуты капитанские звездочки. Из ворота эксперементалки выходила крепкая шея, которую венчала голова комбата.

Я замер и осмотрелся: в проходе между кроватями стояли офицеры управления и смотрели на меня с недоуменно-скорбным видом, будто я заявился к ним на похороны с бутылкой шампанского.

— Юноша, вы что, не видите, что стоят офицеры? — сдерживая себя в рамках воинской вежливости и почти ласково спросил меня Баценков.

— Виноват, товарищ капитан, — подумав секунду, промямлил я.

— Виноватых бьют. И плакать не дают, — мрачно заметил Скубиев.

«Подавился бы ты, товарищ капитан, своей мудростью и своими тупыми поговорками. Меня люди ждут!», — тепло подумал я о начальнике штаба.

— Может быть вы, юноша, соизволите испросить разрешения пройти, раз вам так приспичило? — все еще вежливо поинтересовался Баценков.

Мое счетно-решающее устройство сопоставило слова комбата с наблюдаемой обстановкой и речевой аппарат выдал:

— Да! Точно! Разрешите пройти?

Даже стало как-то легче на душе. Как все оказалось просто: нужно было всего навсего попросить у старшего по званию разрешения!

— А вас не учили в учебном подразделении, что при обращении к старшему, военнослужащий должен отдать честь, прежде, чем обратиться? — продолжал пытать меня Баценков.

— Чего? — не понял я куда он клонит.

— Копыто к черепу приложи, прежде, чем хавальник раскрывать, — совсем невежливо подсказал Скубиев.

— А-а! Это? — сообразил я и «приложил копыто» куда было указано.

Вот только с отданием чести у меня дела обстояли «не ах!».

Нет, в учебке на занятиях по строевой подготовке у меня никаких проблем с этим не было. Там , я делал все так, как того от меня и требовал устав: плечо с туловищем образовывало угол в девяносто градусов, хоть с транспортиром проверяй, предплечье направляло кисть точно в висок, ладонь была прямая, пальцы собраны вместе, большой палец — прижат к ладони. Бери и используй меня в качестве учебного пособия для новобранцев. Но, придя в войска, я пошел дальше в изучении тонкостей строевой подготовки. Я стал сопоставлять уже известные и совершенствовать возможные способы отдания воинской чести.

За образец я взял известную фотографию дедушки Ленина, на которой он приветствует красноармейцев, уходящих на Гражданскую войну. Ладонь Вождя пролетариата была повернута на зрителя, так, будто прощаясь он махал, махал, но устал и приложил уставшую руку к кепочке. В целом Основоположник выглядел придурковато, что и требовалось для меня. Но слепо копировать манеры усопшего главы государства, значит полностью пренебрегать своими собственными способностями. Репетируя перед зеркалом, я повторил жест Ильича, только ладонь повернул вперед тыльной стороной. Я зафиксировал такое положение и оценил: получилось неплохо. А если поджать два нижних пальца, то было похоже, что я имитирую самоубийство из пистолета. Но все равно еще было много от плакатного бойца. Тогда я прижал правый локоть к туловищу. Получилось совсем неплохо: парализованный инвалид поддерживал шатающуюся на параличной шее голову. Но прямая ладонь все еще выдавала мое знакомство с уставным образцом. Подумав немного, я сложил пальцы щепотью и в таком виде приложил их к виску. Вышло то, что надо: со стороны могло показаться, что я страдаю мигренью и втираю в висок нюхательную соль или в период обострения шизофрении разговариваю сам с собой по воображаемому телефону. В общем — полный придурок, зато какой форс!