Андрей Семёнов - Пятая рота

Недели через две после возвращения полка я стал полноценным сержантом второго взвода связи. Тянул наряды, летал в каптерке и столовой, убирал в палатке.

Как все. Будто всю жизнь тут служил и не было никакой учебки.

В моем призыве было пять человек. Если всю работу поделить на пятерых, то каждому достается не так много. И времени тебе хватит на все, если научишься правильно планировать свой день.

Был, правда один момент… Не совсем приятный, а совсем даже неприятный.

Один раз после отбоя Полтава решил постираться. Он налил в стальной термос, в котором обычно стирались, воды, насыпал порошка, утопил в нем свое белье, поставил на печку и бросил мне, укрываясь одеялом:

— Ночью постираешь.

— Са-ня, — обломил я своего дедушку, — я не буду стирать твое белье.

Все в палатке затихли, ожидая, какую кару Полтава решит обрушить на голову взбурнувшего духа.

— Ну, тогда сними, как закипит, и разбуди меня.

Полтава повернулся на бок и уснул.

Все разочарованно загудели и тоже легли, лишенные зрелища корриды.

Ночью я разбудил Полтаву и тот понес горячий термос с бельем в солдатский умывальник, а утром в палатке щеголял в белоснежных зимних кальсонах перед взводом.

Гена Авакиви — тот еще урод — кинул мне свою хэбэшку:

— Подошьешь.

Генина хэбэшка, отлетев от меня как мяч от стенки, полетела на его кровать, а я получил из Гениных поросячьих рук два раза по соплям.

И всё!

Сопли я тут же утер, но больше ко мне никто не обращался с просьбами-приказами постирать, подшить или погладить. И не было тут никакого моего героизма или особенной смелости. Я просто прикинул, что во взводе всего четыре деда и, если я получу по сусалам только четыре раза, то на ближайшие полгода буду избавлен от ненужной и унизительной работы по бытовому обслуживанию дедов.

Перед этой дилеммой — получить в рыло или не поднимая скандала постирать чужое — сталкивается каждый дух. И каждый дух сам для себя решает что ему выбрать: подвергнуться физическому насилию со стороны старослужащих или начинать обстирывать, начищать и подшивать. Разумеется, никто не хочет получать по морде. Кому это приятно? Разве что — боксерам. Но те, хоть на ринге сдачи дать могут. А обуревшему духу на дедушку, который будет его «воспитывать», руки поднимать никак нельзя. Он должен стоять и с христианским смирением принимать на себя пинки и удары. Ну, а кто к этому не готов, кто готовится в будущей гражданской жизни стать знаменитым артистом и в жизни военной бережет свое лицо для будущих поклонниц, то — милости просим: у дедов всегда найдется, что постирать или почистить. Тот, кто боится получить лишний раз по морде, выбирает для себя лакейско-холуйское положение при старослужащих и осваивает новую воинскую специальность, постоянно повышая квалификацию, продвигаясь от стирки хэбэ все ниже — к белью и, неизменно заканчивая в скором времени вонючими носками и сраными трусами.

Идти по этому «мирному», но стрёмному пути я не желал, предпочитая угодливости физическую расправу. Больше никто и никогда не просил меня о мелких услугах такого рода. А то, что Гена выписал мне в торец, то это — пустяки: даже кровь не пошла. Не в первый раз.

В тот день в самом начале декабря, когда я в глазах своего комбата упал в нравственную пропасть, ничего не предвещало моего бесславного падения. Небо с утра как всегда было ясное и самые проницательные авгуры не смогли бы прочитать по полету птиц над помойкой, что к их сплоченной стае скоро примкнет еще один помойник-губарь. Бодро и бдительно я, отдежурив ночь, утром лег отдыхать и был разбужен голодным дневальным: время подходило к обеду и пора было идти на заготовку. В палатке к этому времени закончилось офицерское собрание и офицеры вставали с кроватей и двигали к выходу. В палатке остались только офицеры управления батальона. Я продрал глаза и мыслями своими унесся в столовую, поэтому не заметил, что у офицеров непривычно серьезные лица и они, по-видимому, собирались у нас в палатке не ордена друг другу раздавать, а решали какие-то большие вопросы, которые, судя по их лицам они так и не решили. Мне до этого не было никакого дела.

«В конце концов, не я командую батальоном. Мое дело — взвод накормить».

Я глянул на часы:

«Блин! Десять минут до обеда! Мое место — возле штаба!».

Заполошный, я выскочил из палатки и рысцой полетел в штаб, на бегу застегивая ремень и пуговицы. На полпути я вспомнил, что забыл самое главное. Дело в том, что в столовой не выдавали ложек. На каждом столе стопкой стояли тарелки, на краю стола — кружки с компотом, казанки с первым и вторым, а ложек не было. Каждое подразделение брало их на операцию и забывало возвращать, поэтому начальник столовой раздал все ложки по подразделениям, чуть ли не поименно, и на этом вопрос был закрыт. Дежурные по роте, идя на заготовку, брали с собой лотки с ложками своей роты и дневальные раскладывали их по столам, присматривая, чтобы соседи не прихватили себе их на «про запас». С полпути я повернул обратно в палатку к вящему возмущению сержантов-дежурных, которые пришли к штабу заблаговременно. Уже и дежурный по полку вышел на улицу, чтобы вести в столовую заготовщиков, а сержант первого годя службы не соизволил придти на сбор к сроку.