Юрий Гутян - Боевой режим

Февраль тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года.

Военный гарнизон Сууркюль, в сорока километрах от Таллинна.

…Известие о предстоящей поездке в Афганистан пришло неожиданно. Я стоял оперативным дежурным на КП (командном пункте) нашего отдельного бомбардировочного авиационного полка, когда по телефону ЗАС позвонил начальник КП 4ВА ВГК (четвёртой воздушной армии верховного главнокомандующего) полковник Гнусарьков: «Передайте майору Серебрянскому: от вас офицер боевого управления второго класса — инструктор направляется по срочному плану в ДРА для восполнения боевых потерь. Через полчаса жду фамилию. Телеграмму в ваш адрес только что отправил…».

Засосало под ложечкой, как всегда бывает перед какой-то неприятностью. Решил просчитать свои шансы. Начальник КП полка и Слава Лоцманенко уже давно имеют первый класс. Недавно к нам прибыли ещё двое: списанный лётчик, капитан Зыкин, после Липецких курсов и молодой лейтенант Колесников, только прошлой осенью приехавший после окончания училища. Остаётся моя кандидатура. Второй класс есть и, кстати, в январе получил допуск на работу в качестве инструктора. Но что значит фраза «для восстановления боевых потерь»? Какая должность меня ждёт?

Ешё в училище, будучи курсантами, мы с благоговением слушали редкие рассказы наших инструкторов майоров Ватанина и Глухова о войне в горах Афгана, откуда они вернулись совсем недавно, отработав по году авианаводчиками. У обоих на наградных планках были ленточки ордена «Красная Звезда».

В восемьдесят втором году из Афгана вернулся мой двоюродный брат Сашка. Полтора года возил на наливнике бензин через перевал Саланг из Хайратона в Кабул. Пришёл без наград, но в свои двадцать лет седой как лунь, нервный, сигареты курил одну за другой, а глаза чужие. Об Афганистане он говорил неохотно. Лишь один раз разговорился, вспоминая, как однажды, при нападении на их колонну, умер у него на руках смертельно раненный его дружок, как взрывались и превращались в факелы от попадания духовских гранат их бензовозы….

Включишь телевизор, а там, в новостях, неизменный корреспондент Лещинский с очередным репортажем, о том, как наши солдаты, выполняя интернациональный долг, сажают деревья в Саду Дружбы.

Буквально через полчаса после моего доклада на КП полка приехал начальник штаба. Постоял немного, пристально глядя мне в глаза, и сухо бросил: «Готовься!» Потом положил руку мне на плечо, хотел что-то сказать, но, судорожно сглотнув, молча вышел.

Валера Матвеев, дежурный Руководитель зоны посадки, первую половину дня провёл у меня на КП. Пользуясь тем, что аэродром был закрыт по погоде, мы резались в нарды, или как говорят в авиации: «шеш-беш». Как никогда мне везло. Очередное предложение «ещё партию сыграем?» заканчивалось для Валеры поражением. Что он только не предпринимал: и левой рукой бросал кости, и на моё место садился — ничего не помогало. Это его очень удивляло, ведь Валера считался у нас непревзойдённым игроком в нарды. Но сегодня был явно не его день.

После ухода начальника штаба мы уже не играли. О чём-то говорили до полуночи. Уже не помню. Запомнилось только одно: периодически в голове возникал вопрос: «Как завтра сообщить жене такую новость?».

Сменившись с дежурства, домой пошли напрямую, через лес. Распогодилось. Выпавший под утро снег пушистым покрывалом лёг на еловые лапы и искрился под лучами солнца. Мы с Валерой молча шли мимо любимых мест, где обычно собирали сопливые маслята и рыжики, наполненные росой как фужеры шампанским. Ветви покачивались от лёгкого дуновения ветерка, а мне казалось, что это лес со мной прощается, говорит по-своему: «Счастливого пути. Возвращайся!»

Вот и городок. Живёт своей жизнью. Мужчин почти не видно, только женщины, кто с колясками, кто, поглядывая на возящуюся в снегу детвору, обсуждают что-то своё у магазина.

— Удачи! — пожали друг другу на прощанье руки, и пошли каждый к своему дому.

Валера, друг ты мой дорогой, спасибо тебе за молчаливое сочувствие! Только глаза твои, вдруг ставшие грустными, да нервное покуривание выдаёт, что ты переживаешь не меньше моего.

Дошёл до своего подъезда. В нерешительности остановился. Закурил. Как же все-таки сообщить дома о предстоящем испытании, навалившемся вдруг на нашу семью?

Дверь открыла жена. Радостно улыбнулась, поцеловала, но что-то во мне её насторожило и, оглядываясь, она ушла в комнату, где в своей кроватке лежала и что-то лопотала наша дочурка на только ей понятном языке.