Юрий Семенов - Прощайте, скалистые горы!

— За эти два дня ты что-то вспомнил, Герман Вейле? — нараспев спросил Гросс.

— Теперь припоминаю. У меня отбили память немного… Я действительно заходил в тот барак, но я не знал, что там иностранцы. Откуда я мог знать? Вошёл, спросил закурить и ушёл.

— Это всё, что ты выдумал? Но у меня хорошее зрение и слух. Я умею подшивать к делу слова, события и даже мысли, — Гросс взял в руку два фотоснимка, вышел из-за стола.

— Я знаю всё, но долг службы обязывает меня услышать и от тебя правду. Я помогу тебе… — он не договорил, сильным ударом в челюсть сбил Вейле с ног и пнул сапогом в грудь.

— Правильно! Врагов так и надо бить, но я не враг, — задыхаясь и облизывая кровь на губах, проговорил арестованный, тяжело поднявшись с пола.

— Я помогу тебе вспомнить. В бараке ты пробыл сорок пять минут. Вошёл с пустыми руками, вышел со свёртком. Что тебе дали и за что?

— Это неправда, — с дрожью в голосе сказал Вейле, но получил очередной удар.

— А это что? — Гросс сунул к носу арестованного фотоснимки. На одном из них Вейле подходил большими шагами к бараку, на другом выходил из него со свёртком.

— Я не виноват, не виноват, — растерянно забормотал Вейле, прижав руки к груди. — Он хотел меня опутать, я не давал подписки…

— Какой подписки? — спокойным тоном спросил Гросс, садясь за стол.

— Я не знаю.

— Не знаешь! — гестаповец надел на руку кожаную перчатку.

— Не надо! Не надо! — замахал руками Вейле. — Я всё расскажу.

Гросс обмакнул перо и начал записывать показания арестованного.

— Мы познакомились случайно по дороге. Он подарил мне пачку сигарет, зная, что у нас плохо с табаком, и предложил зайти к нему, обещал дать ещё. Я согласился. Всю дорогу мы болтали. Он спросил меня…

— А вы не стесняйтесь, называйте его по кличке «Томагаук».

— Вы и о нём всё знаете?… Он всю дорогу расспрашивал о настроении в армии, думаем ли мы уходить с севера или будем держать фронт, поступают ли резервы на фронт или, наоборот, оттягиваются силы. Он так сочувственно подошёл ко мне, что я рассказал ему всё. А когда пришли к нему в барак, он поймал меня в ловушку. Запугал, что может сообщить в гестапо, будто я сам пришёл к ним, принёс ценные сведения и просил помочь перебраться в Америку. Я спросил, чего он от меня хочет. Томагаук сказал, что от меня потребуется только одна маленькая услуга после войны, когда я вернусь в Германию. Посоветовал при первой возможности сдаться в плен русским, так как это самый надёжный способ остаться живым и встретиться в Германии. О разговоре с ним приказал никогда и никому не говорить. Я согласился и даже обрадовался, что легко отделался от него.

— Значит, согласились?

— Только ради того, чтобы выпутаться из этой истории. Он взял моё удостоверение, выписал из него мои данные, жены, где живёт, даже забрал её последнее письмо. Первую страничку моего удостоверения с фотокарточкой раза три заснял на плёнку, потом дал мне коробку сигарет и четыре пачки аварийного морского пайка. Когда я вышел из землянки, Томагаук окликнул меня. Я обернулся и увидел, он щёлкает аппаратом, потом, оскалив зубы, махнул мне рукой, чтобы я уходил.

— Это всё? — спросил Гросс, кончая писать.

— Всё, — тяжело вздохнув, ответил Вейле, как будто освободившись от непосильной ноши.

Гросс прочитал протокол допроса и, тыча пальцем, указал Вейле, где подписывать. Гестаповец вызвал надзирателей.

— Вам придётся обидеться на свою судьбу, Герман Вейле! — сказал довольный Гросс, откинувшись к спинке кресла.

Вошли двое надзирателей.

— В камеру смертников! — приказал он солдатам.

— А-а?! — вскрикнул Вейле и, приложив к ушам ладони, подался вперёд.

— Идите! Завтра объяснят вам, — пропел Гросс и приятно потянулся в кресле.

Задребезжал телефонный звонок. Гросс оторвался от бумаг, сонными глазами посмотрел на часы, вяло снял трубку.

С Леастарес сообщали последние новости: «С отрядом матросов был бой. Понесли большие потери убитыми и ранеными. Русские исчезли в неизвестном направлении. Захвачен раненый матрос, которого следует направить не в лагерь, а в гестапо. Он убил многих наших солдат и двоих офицеров. Неизвестно, как оказался позади и во время перестрелки незаметно бил в спину. Матрос пришёл в сознание. Ранение серьёзное — в грудь, навылет и прикладом в голову, но он здоровый, выживет».

— Сделайте перевязку и к утру доставьте ко мне, — вяло ответил Гросс.

Только к середине дня явился переводчик из лагеря военнопленных: коротконогий, с выпученным, как тыква, животом и большой лысиной на шишковатой голове.