Савва Дангулов - Кузнецкий мост

Это была презанятная страничка из труда английского мудреца, посвященного батюшке Великому Новгороду. Иоанн, видно, долго крутил том многомудрого английского мужа, прежде чем повстречался с этой главой, но глава того стоила. Егор переводил, а Иоанн, раздвинув могучие локти, писал, писал торопясь, явно опасаясь, чтобы ненароком не выпало драгоценное слово. Иоанн писал, а буквы под его рукой были непривычно крупными и круглыми — это Иоаннова страсть их так вздула.

А в главе той автор степенно живописал площади Новгорода в те дни ранней осени, когда сюда стекается беспокойный торговый люд отовсюду: и белоголовые шведы, и расчетливо-привередливые немцы, и широкостепенные и бедово-задиристые подданные московского царя. И хотя язык текста был превелико мудреным, а временами напрочь темным, работа у Иоанна с Егором ладилась и две с доброй третью страницы английского текста были переложены на язык российский и для порядка тут же перебелены мигом, да так складно, что старый Бардин растрогался и слезу уронил на беловик. А в главе той махонькой речь шла о том, как смерды российские везли с русского юга мучицу сеяную да как хороши были из этой мучицы пироги с мясом, капустой, рыбой, грибами да ягодой садовой и лесной. Вот это место о мучице и увлекло Иоанна — тут была его страсть.

— Вот где призвание твое лежит, Егорушка, и сын, и преемник, и помощник добрый, и хранитель надежный бардинского дома… Вот так бы нам с тобой, как голубь с голубенком.

Бардин расхохотался.

— Нет, из меня голубенок не выйдет…

— А вот матерый в самый раз, так?.. — спросил Иоанн как бы невзначай.

— С войной и ты стал зол.

— А с чего мне быть добрым? Потощал, как в засушливое лето! Веришь, ботинки стал сам зашнуровывать! — Он пристально и скорбно взглянул на сына, потом перевел взгляд на дверь, ведшую в комнату невестки. — Ксения спит. Говорит, что ту ночь глаз не сомкнула, так вот и просидела у окна…

— У окна, у окна… — повторил Бардин, а сам подумал: «Окно Ксении выходит на юг — Москва там. Надо бы перетащить кровать Ксении в комнатку Сергея — оттуда, пожалуй, не увидишь зарева… А Сергей, он при любом огне уснет. Или не уснет?» — Сережка спит?..

— Да, лег… Просил не будить. Мистерия-буфф, говорит!.. С крыши института она видна лучше, чем отсюда.

Налет начался в урочный час. Не хочешь на часы взглянуть — взглянешь.

Точно мельничные жернова, ритмично, с грохотом и скрежетанием заговорили орудия, и далеко справа облака отразили пламя пожара.

Бардин стоял с отцом на краю яблоневого сада, смотрел на небо.

— Где-то на Остоженке, а может, в Хамовниках, — сказал старший Бардин. — В казармы метили, а угодили в бензосклад — вон как облака замерцали, полыхает! Только подумать, Остоженку бомбят! Ты помнишь, где остановили немцев в ту войну?

— Это в какую?

— В ту, империалистическую. Помнишь? Почитай, три года шли и добрались до Припяти, а сейчас за три недели дошли до Шексны!.. Ты скажешь, Гитлер — это посерьезнее Вильгельма? Ты еще скажешь, тогда была Антанта… И тут ты прав. Но ведь и мы не лыком шиты, а?.. Как мы допустили… Гитлер толчет, будто в ступе, сорок сороков!.. А вот это где-то по Сретенке долбануло, никак твою контору Гитлер на мушку взял.

Бардин молчал, не отрывая глаз от красной полоски огня, стелющейся над горизонтом.

— Ты чего молчишь? — спросил отец.

— А что мне говорить? Может, и сказал бы, если бы знал, чего тебя вот так повело.

— Повело… меня?

— Тебя, батя.

— Я отец твой.

— У моего отца, если он отец мой, должно быть одно горе со мной…

Теперь сомкнул уста старый Бардин. «Жернова» работали все так же усиленно, хотя звук стал глуше, видно, ветер переменился.

— Глуп ты, Егор, хотя и выдулся в гору! — произнес старший Бардин и, дотянувшись до яблоневого ствола, погладил его.

Егор усмехнулся.

— Когда ты сказал про Сретенку и про контору, я, грешным делом, подумал, право, ты ли это, — вымолвил Егор. Он хотел возобновления разговора.

— Немцы Остоженку бомбят!.. — вдруг вырвалось у старика. — Остоженку!.. — Он не отнимал ладони от яблоневого ствола, продолжая его гладить. — Я скажу тебе по стариковскому своему разумению. Есть одна сила, способная уберечь нас: тебя и меня…

— Какая?

— Россия… да, да, Россия исконная, дедовская, та, что крушила Наполеона со шведами…

— Погоди, отец, я тебя что-то не разумею, Россия эта с нами.

Но Иоанн точно не слышал сына:

— Рано или поздно, а вы должны будете призвать эту Россию. Призовете — выживете, не призовете — ногами вперед на погост!