Хануш Бургер - «1212» передает

Когда мы чудом достигли другого берега, нас встретили вдребезги пьяные солдаты-пулеметчики. Они открыли огонь на пари: можно ли быть метким в пьяном состоянии. Их явно огорчил промах. Я ругался на чем свет стоит, а они надрывались от смеха.

Мы поехали дальше. Тони заснул на моем плече. А я пел, пел только для того, чтобы и самому не уснуть…

Трижды нас останавливали военные патрули. Казалось, они не желали ничего другого, как только схватиться с нами. Наконец я прочитал надпись на дорожном указателе: «Бад Наугейм, 500 м». С грехом пополам мы добрались до отеля «Бристоль». Нашу колымагу я поставил между двумя лакированными лимузинами.

Из темноты вынырнул часовой в хорошо отутюженной форме с белым галстуком. Это был Бенсон из моего подразделения. Он с удивлением уставился на нашу развалину.

— Такой дряни здесь не место, — пробормотал он…

И вот я дома!

Это случилось 8 мая 1945 года в четыре двадцать утра.

Моя поездка из Бад Наугейма до самой богемской границы прошла как во сне.

Нашим водителем был Джо, немец по национальности. Дедушка и бабушка его жили где-то в Германии. Сержант Курт Блейер, сын директора сталелитейного завода, родился в Моравска-Остраве и до войны был спортивным корреспондентом одной немецкой газеты. Где его откопал Шонесси, я не знал. По крайней мере в переводчиках у него сейчас недостатка не было: Джо, Курт и я говорили по-немецки, а Курт и я, разумеется, и по-чешски.

Когда я спросил Шонесси, в чем же, собственно, будет заключаться наша миссия, он только рассмеялся:

— Чудак ты, Петр! Всю зиму только и рассказывал, как красива Прага и какие элегантные там девчонки, а теперь, когда я соблазнился и хочу все это увидеть, ты удивляешься.

Больше мне ничего не удалось вытянуть из него.

Я всю дорогу думал только о своем родном городе. Во всей Европе орудия уже смолкли, так почему же в Праге должно быть иначе? Один человек в Дегендорфе утверждал, что американцы, как и прежде, все еще стоят у Пльзена, а не у Праги. И как грозное предупреждение над нашими головами прогрохотала эскадрилья немецких бомбардировщиков!

Было почти по-летнему жарко. Мотор нашей машины колотился, как мое сердце.

Граница проходила, вероятно, где-то вверху, по горному хребту. От нее давно не осталось и следа. В 1938 году, после мюнхенского сговора, немцы стерли ее с лица земли.

По обе стороны от шоссе росли громадные ели. Здесь не гремели бои. Здесь только видны следы подготовки: лес был вырублен кусками, в отрытых окопах лежали мотки колючей проволоки.

Первые увиденные нами домики на богемской земле ничем не отличались от домиков в баварском лесу. Из окон свешивались такие же грязно-белые простыни. Магазины были закрыты. На улице ни души…

Мы спустились в долину. Показались первые чехословацкие домики. Повсюду — чехословацкие флаги. В окнах — бледные рожицы чешских детишек. Завидев нас, они высыпали на дорогу. Теперь они без опаски могли говорить по-чешски! Чтобы не разрыдаться, я быстро влез в машину. Мы проехали наскоро сооруженные «триумфальные ворота», на которых было написано: «Да здравствует Красная армия и наши славянские братья!» Населенный пункт назывался Бешини. По воле рейха село было пограничным.

Следующим мы проезжали более или менее крупный городок Клатови. Город был в праздничном убранстве. На четырехугольной базарной площади собралось много людей. У многих на груди — красно-бело-голубые ленточки. Перед отелем «Белая роза» прогуливалось несколько американских офицеров с девицами. На окнах пестрели флаги самых различных размеров, красно-бело-голубые и американские. Витрины лавок были украшены портретами Масарика, президента Бенеша и Сталина. И тут же висели от руки написанные плакаты на чешском, английском и русском языках. Перед ратушей стояли часовые — два американских солдата в отутюженных формах с начищенными до блеска пуговицами и с желтыми шелковыми шарфами.

Шонесси исчез в здании ратуши. Вернувшись, он сообщил нам, что русские находятся недалеко от Праги и там, по-видимому, все еще идут ожесточенные бои.

— Что же это такое, Петр? Ни одной девушки для блудного сына! — шутил Шонесси. Курт начал говорить что-то о здравом национальном характере наших земляков.

Клатови был освобожден вот уже несколько дней, но здесь в противовес селам, которые мы проезжали, чувствовалась в отношении к нам какая-то сдержанность. Я невольно вспомнил освобождение Парижа и тот порыв радости, который охватил жителей. Парижане окружили нас теплом и заботой.