Хануш Бургер - «1212» передает

— Всякий Еремей про себя разумей, — бросил Сильвио и пошел, шаркая ногами, в кухню. Возвратился он с новой бутылкой. Видно, мадам Бишет оказалась бессильна перед его обаянием.

— Теперь примемся за тебя, — продолжал он. — Как можно при твоей наблюдательности так плохо соображать?… Итак, господин Едике необразован. Это совершенно правильно, он настоящий олух, но его немецкое произношение имеет налет… кельнского диалекта.

Так оно и было на самом деле! Едике, казалось, специально создан для того, чтобы быть диктором для немцев, живущих по берегам Рейна. И как это я сразу не додумался до этого!

— А ты! Для чего взяли тебя? — спросил я. Сильвио начал брить свою колючую бороду. Было два часа ночи.

— Это мне пока еще не совсем ясно. Диктором я вряд ли смогу быть. У меня астма, и голос мой звучит в эфире плохо. Мне еще нужно присмотреться, что затевают эти господа. Об этом мы поговорим, когда дядя Патрик Шонесси побольше раскроет свои карты. Давай, однако, о тебе… Итак, перед нами художник из Праги… Эстет или, скажем… интеллигент с левыми взглядами, но политически благонадежный, иначе ты не был бы здесь. Произношение у тебя явно не немецкое, значит, диктором ты быть не можешь. Ты когда-нибудь пробовал писать?

— В журналы по искусству — да.

— А еще?

Я подумал. Собственно говоря, мне никогда не приходилось заниматься писательской деятельностью, если не считать, что у капитана Фридмена я сочинял тексты листовок и материалы для радиопередач.

— Для этого они взяли бы Бинго, — рассуждал Сильвио. — Тот издал уже две книги. Стало быть, твое умение писать их не интересует. Ты, говоришь, рисовал раньше? Что, например? Голых девушек?

— Немного. Больше пейзажи. Однажды в Праге была даже выставка моих картин. А во Франкфурте, у Шефера, издали альбом с моими эскизами. Если от города что-нибудь останется, когда мы туда придем, — например, магазин художественных изделий Гессена, — то ты получишь в подарок один экземпляр. Альбом назывался «Прогулка по Эйфелю».

— «Прогулка по Эйфелю»? Интересно, как попал чех в Эйфель и к франкфуртскому издателю изопродукции?

— Очень просто! Мой отец многие годы был консулом, сначала в Кельне, а затем во Франкфурте. Во Франкфурте я даже учился в школе. «Прогулка по Эйфелю» была моим путешествием на аттестат зрелости.

Сильвио, довольный, засмеялся:

— Ну вот видишь! Ты, стало быть, хорошо знаешь местность, которая находится перед нашим участком фронта.

Конечно, я знал ее. Сколько я исколесил на велосипеде по берегам Рейна, Майна, Неккара и Мозеля! Я не раз ходил пешком по склонам Эйфеля, Таунуса, Оденвальда и Пфальца, а позднее вместе с Ильзой объездил на ее маленьком «оппеле»…

— Теперь все ясно, — сказал Сильвио. — Художник, обладающий хорошей зрительной памятью, прекрасно знающий местность! К тому же не немец, а более надежный — чех, потерявший, конечно, из-за этой войны родственников и друзей, не так ли?

Все это было правдой, но в моем личном деле ничего этого не значилось. О Еве и Курте там тоже не было ни строчки. Знал ли обо всем этом Шонесси?

Вскоре к нам прибыли радиотехники: худой, угрюмый лейтенант Фулбрайт из Новой Англии и два ефрейтора — Джелико и Лисман, оба из Калифорнии. Машиной со всей звукозаписывающей аппаратурой управлял темноволосый водитель Кианини, автомобилем с радиопередатчиком — Тисон из штата Джорджия. Этот парень на второй день после высадки союзников на материк больше всего волновался из-за того, что воронки от снарядов на шоссе засыпали щебнем и песком белые солдаты. Он был из моей части, находившейся в Спа.

Техники ничем не интересовались, кроме своей бесформенной, окрашенной в зеленый цвет машины с передатчиком, которая стояла под соснами в парке. Питались они также не с нами, на вилле, а вместе с водителями — в большой солдатской столовой на вокзале.

Мы между тем не далеко продвинулись в своих приготовлениях. Структура нашей программы всем была ясна: в основном — известия и комментарии, разбавленные в паузах музыкой. Но какой характер должны носить сами материалы, никто из нас не знал. Приемлемой мотивировки для объяснения действий группы хорошо информированных немцев, которые в глазах своих радиослушателей рисковали жизнью, чтобы распространять правду, мы пока еще тоже не придумали.

Какая-то несведущая душа в Вашингтоне предложила выдать нас за группу католиков, которые якобы закалились за десять лет сопротивления нацистскому режиму и теперь воспылали желанием распространять среди немцев достоверные известия с фронта под девизом «За Бога и правду!». Шонесси, сам католик по вероисповеданию, отклонил это предложение под общий язвительный хохот. Позднее из Вашингтона пришла секретная бумага с предписанием вернуть этот план как «временно неуместный».