Олег Сидельников: Пора летних каникул

— Добрий утро, камраден.

— Камраден! — вскипел старшина. — Товарищи? Где нога, где по-русски научился? Кто таков?

Немец погладил рукой небритые щеки, застенчиво улыбнулся.

— Я есть Карл Вайс, работаль садовник у хозяин этот дом барон Дитрих фон Шлейниц… А его сын — Эрвин… Мой нога похоронен под местечко Вертьячий. А русский я изучаль на Восточный поход. Я не есть фашист…

Держался он степенно, серые глаза спокойны. Неожиданно старшина сменил гнев на милостьз

— Есть хочешь?

— Спасибо.

Вайс ел деликатно, но видно было, что его одолевает волчий голод. Свирепый на словах, Едемей до того растрогался, что даже прлтащил немцу полный котелок жирной гречневой каши с огромным ломтем американского солтисона.

— Вот она — славянская душа, — сказал Стрельцов, откупоривая бутылку хереса. — Победили — и все забыли.

Немец встрепенулся.

— Осторожно! — в голосе его звучал надрыв. — Нельзя больтать. Испортить! Осторожно пить…

— Не забыли. Рука не поднимается лежачего бить. — Милашин вздохнул, вроде бы сожалея, что не может бить лежачего. — А надо бы бить… Эй, фриц, покажи «железный крест».

Вайс поперхнулся гречкой:

— Не надо так. Я есть честни человек… Не надо.

Тут уж расхохотались все трое — Стрельцов, Милашин и Еремей. Честный человек! Хороший немец. Старшина спросил жестко:

— Где ты, честный человек, в сорок первом был, а?

— Под Москау.

— Понятно. А зачем туда приперся? Звали тебя?

— Нет, не зваль. Пришлось ходить армия. Добро-вольник я есть.

— Доброволец?!!

— Яволь. Но я честни немее. Мой сын попаль Моа-бит, он быль коммунист. Его казниль. И меня хотель брать… Я спасался — ушель добровольник армия. А большой сын… его убиль ваши матросен в Севастополь. Он не хотель воевать, но матросен не хотель брать плен.

— А ты… ты почему?… Сказали тебе: покажи «железный крест»!

Вайс покорно отвернул лацкан пиджака:

— Вот.

— За что получил?

— Я пугался, русские шли под Вертьячий, как… просьба извинять… как бешены. Я защищался. Русские оторваль мне нога… На самолет меня улетели домой. Мне приходиль фортун. Я не хотель убивать… И что? Один сын убили наци, другой — матросен. Моя жена Ирма разбомбиль здесь, Берлин, американски «летающий крепость»… А я… Проклятая война!

В комнате стало тихо и грустно. Вайс молча тер кулаками глаза. Милашин смотрел на немца и удивлялся: вот он — честный немец, не фашист — просто человек. Чудно, право! Хороший немец… с «железным крестом». А ведь факт — вроде ничего, смирный.

— Зачем крест носишь? — спросил он. Вайс удивился.

— Это наград. Память о нога..

Задумался и Стрельцов. Но его одолевали другие мысли. Какая же, в сущности, нелепая штука — война! Разве не был храбр Павка?.. А его нет. Тысячи, сотни тысяч благородных Павок спят вечным сном. На долю миллиметра прицел ниже… выше-и они кончили бы войну капитанами, майорами, генералами… Наполеон тоже начинал с поручика. Ему только бессовестно повезло: он чудом уцелел на Аркольском мосту, когда со знаменем в руках бежал на картечь.

Почему не Павке, не Вильке, не Глебу с Катюшей, а мне, Юрке Стрельцову, выпал жребий выжить, чтобы мстить за товарищей!.. Будь проклят Гитлер! Почему, почему этого гнусного уголовника не переехало поездом в раннем детстве?

Подумать только! Какого-то паршивого Шикльгрубера раздавило локомотивом — и спасены десятки миллионов жизней, миру явились бы бетховены, эйнштейны, улановы, маяковские, гоголи… — А они сейчас спят в братских могилах.

Юрий налил в дымчатую рюмку вина, выпил. Он понимал, что дело не в Шикльгрубере. Но ему хотелось так думать.

Какой-то чудовищный калейдоскоп… Наводчик Сундукян, черноглазый гигант, он пришел в иптап под Минском, пришел, подбил «тигра», научил артиллеристов играть в веселую игру «палочки», полюбил санинструктора Клаву Семушкину… А через неделю от Клавы и Сундукяна осталась на земле лишь грубо сколоченная деревянная пирамидка… Генерал Черняховский — умница, талант, человек, заряженный энергией на сто жизней. Сколько раз смерть завывала над его головой! Но вот она взвыла в десятитысячный раз — и замечательного человека не стало… Он ушел из жизни. Совсем!

Как все это нелепо и несправедливо. Человек уходит за водой — и исчезает навсегда; девушка нагибается, чтобы сорвать ромашку — и падает, чтобы никогда больше не подняться; сын полка, веселый мальчишка с Орловщины, идет на концерт артистов фронтовой самодеятельности — и вдруг превращается в огненно-черный всполох!.. Бесконечная вереница смертей. Умерших не успевают оплакивать оставшиеся в живых… Недавно еще заряжающий Хасаншин, сняв пилотку, молча горевал над телом своего земляка, а немного погодя Хасаншин уже не горюет — лежит, строго сжав фиолетовые губы, и те, кому, быть может, тоже не сегодня-завтра уготовано успокоиться навсегда, стоят над ним, оплакивая без слез боевого друга.