Олег Сидельников - Пора летних каникул

И тут хлобыстнул с правого фланга «максим», он вздыбил перед атакующими злые фонтанчики. Серые фигуры замешкались, повалились наземь. «Максим» сделал поправку и прошелся по лежащим.

— Эх, дуры!.. Все, раскрылся станкач… — Комбат имел в виду «максим». И, будто в подтверждение его слов, на незадачливых пулеметчиков обрушился воющий дождь мин.

— Эх, дуры, дуры, — скрипел зубами старшина. — И себя погубили, и батальону амба. Эх вы, пирожники-сладкоежки, умники образованные! Ведь предупреждал…

Огневой налет кончился. Старшина с тоской ждал флангового удара.

С воплями, стрекоча автоматами, хлынула из пшеничного золота орава страшных людей. Они плевали на одиночные выстрелы, на бессильный лай «Дегтярева», который вскоре замолк из-за патронного голода.

Комбат, матерясь, кинулся на правый фланг он не знал, зачем бежал туда, чем мог помочь; его не оставляла мысль о том, что еще не все потеряно, можно организовать контратаку… Рои пуль заигрывали с ним, коротко посвистывали, словно подманивали, что-то горячее бесшумно куснуло его в бедро. Комбат споткнулся, побежал, припадая на левую ногу… Вот жиденькая цепь бойцов, они уже сами, не ожидая приказа, изготавливаются в своих окопчиках к штыковой контратаке.

Гитлеровцев заволокли гулкие всполохи гранат. И в это мгновение вдруг ожил «максим». Гигантской швейной машиной он прострочил длиннющую очередь, задохнулся — и вновь огрызнулся несколько раз, коротко и зло.

«Ах, черти… черти полосатые!..» — с восторгом подумал старшина, сваливаясь меж огородных грядок.

Немцы метнулись назад. Лишь впереди, шагах в тридцати, смирно лежало десятка полтора парней, одетых в мундиры цвета плесени. Воцарившуюся вдруг тишину где-то там, в пшенице, остро прорезали надрывные страшные вопли — кричал человек. Так кричат люди, которым выпала долгая и мучительная агония.

Втискиваясь между грядок, комбат пополз к пулемету.

Пулемет, видавший виды «максим», — с разбитым прицелом и с изувеченным щитком, — словно принюхиваясь, все еще поводил толстым кожухом, смахивающим на самоварную трубу. Он хоронился в ровике, поросшем высокой травой, она пахла мятой и пылью. Возле пулемета притулились трое — худощавый брюнет с шальным глазом (левый глаз прикрывала грязная, заскорузлая от засохшей крови повязка, над нагрудным карманом бойца блестел орден Красного Знамени), угрюмый здоровяк с орденом «Знак Почета» на рваной гимнастерке и тощий парнишка, мосластый, с измазанным копотью лицом, из-под пилотки — сальные косицы тускло-желтых волос. — И это называется пулеметное гнездо! — прохрипел комбат, втискиваясь в ровик. — Говорил же…

— Это запасное… А другое гнездо — пальчики оближешь. Да нас из него культурненько попросили…

Только сейчас комбат почувствовал боль в бедре. Спустив штаны, он стал осматривать рану.

— До свадьбы заживет, — успокоил его одноглазый. — Ляжку слегка ободрало. Мужчине ляжка ни к чему. Дай-ка перевяжу, комбат…

— До свадьбы! — сказал, морщась, старшина. — Я не многоженец. У меня детишек двое.

Желтоволосый боец громко, по-детски, вздохнул.

— Ты чего? — посмотрел старшина. — Тоже ранен, а?

— Угу… Больно. Дергает.

— Ему безымянный с мизинчиком попортило. Еще на той неделе, — объяснил одноглазый. — А мне вот, понимаешь, как по зеркалу души вляпало… с тех пор — ни царапинки.

Желтоволосый, закутав левую кисть обрывком исподней рубахи, нянчил ее, как младенца. Комбат надсадно откашлялся.

— Нечего открываться раньше времени. Мы бы и сами отбились… Учили вас, учили… И чему только в школе вас учили! Десятилеточники, а все без толку. В головах у вас, ребятки, сплошной сумбур и резюме.

— Меня не учили, — уточнил одноглазый. — Это у них сумбур и резюме. Интеллигенция!

Комбат согласно кивнул, а сам подумал, что как это получается: вот этот мальчишка с перевязанным глазом все время поддевает, своего комбата за пристрастие к таинственным «ученым» словам, а он, комбат, старшина Милешин, никак не может приструнить стервеца. Хитрая бестия. Так подденет — не придерешься. Старшина опять ничего не придумал и лишь сказал в надежде, что одноглазый поймет затаенный смысл его слов:

— Ты, это верно, — неуч, неслух. А они без пяти минут студенты. И вообще. Нечего поперед батьки в пекло лезть… Умники! — И вдруг выпалил — А ежели разобраться… Молодцы вы, ребята! Ей-богу, молодцы. Не отбились бы без вас. Это ж ясно, как день!

Бойцы улыбнулись. Даже тот, что нянчил руку, улыбнулся — радостной, мальчишьей улыбкой.