Олег Сидельников: Пора летних каникул

Это был сводный батальон. Он состоял из остатков полков, погибших под Уманью. Шестьдесят четыре штыка! И еще два пулемета: «максим» с разбитым прицелом и ручной «Дегтярев», который вечно страдал от патронного голода.

Комбат отвернул рукав гимнастерки, посмотрел на большие, похожие на карманные, часы.

— Девять сорок пять, — раздумчиво произнес он. — Пора бы… Да не томите вы душу!.. Гады!..

— Девять сорок пять, — сказал гауптман. — Крамер, передайте минометчикам: открыть огонь. Атака в десять ноль-ноль.

Первая же мина угодила в хату Горпыны Пилипенко. Где-то там, на востоке, живой и здоровый Панас Пилипенко орал: «Ура! За Сталина!», — исходя злобой и яростью. Орал — и пятился, пятился к Днепру, не в силах устоять против железного кулака. Но он был жив и здоров, а жена его и годовалый Петро — исчезли. Парень из Тюрингии затолкнул толстенькую штучку в минометный ствол — и Горпына, хохотушка Горпына, и слюняво улыбающийся Петро перестали существовать.

Злобно посвистывая, мины терзали деревушку, тихой сапой орудовали зажигательные пули. Соломенные крыши вскинули к светлому небу дымные факелы. Огненная буря жрала деревушку, рыча и визжа от нетерпения. Сгорела заживо в хате старуха Афанасьевна, корчился в муках вековой дед Микола, в прах превратился его внучок с солнечным хохолком на макушке…

Но батальон — шестьдесят четыре штыка (шестьдесят четыре ли?) и два пулемета — держался. Он ждал, ждал, как избавления, атаки.

…Старшина лежал в неглубокой ямке, наспех им вырытой. В голову ему лез всякий вздор. Вот только минуту назад рядом с ним прилаживался поудобнее в окопчике угрюмый парень в очках, а сейчас он уже навсегда угомонился, лежит спокойно, наполовину высунувшись из окопчика. И старшина подумал: «Нету математика. Все. О каких таких цепях он мне давеча толковал? О каких-то цепях Маркова. Чудно! Математик — и вдруг цепи. Ерунда какая… Эх, парень, парень…»

Потом старшина почему-то проникся нежной жалостью к своим двум орденам Красного Знамени. Вот убьют его фашисты и заберут ордена, глумиться над ними станут, того не зная, как они, ордена эти, ему достались! Один — за жуткие бои на монгольской высоте Баин-Цаган, другой — за финский дот… Эх, люди, люди!

Небольшой осколок ужалил старшину в запястье, разбил часы. Комбат пальцами вытащил из руки зазубренный обжигающе горячий кусочек металла, осмотрел, сказал, словно обращался к живому существу:

— Ну и вредный же ты, паразит! Махонький, а вредный.

Подполз мальчишка с облупленным носом, заорал на ухо, глотая слезы:

— Вот Гады!.. Гады! Чего они не вылезают? Чего, а?! Вздыбился черный фонтан, истерично взвизгнули осколки. Паренек приподнялся на руках, удивленно посмотрел на комбата и ткнулся головой в землю. Минуту-другую он сучил ногами в рваных сапогах. Потом перестал.

Гауптман догрызал в подсолнухе остатки семечек. «Фанатики, дикари, — сердился он, глядя на пылающую деревеньку. — Нет чтобы сдаться!.. Глупо, очень глупо».

В десять ноль-ноль гауптман вновь взмахнул перчаткой. Немцы, под прикрытием огневого вала, поднялись в атаку. Двое молоденьких лейтенантов рванулись было впереди своих солдат, но тут же приостановились: устав германской армии строжайше требовал, чтобы господа офицеры руководили боем, а не лезли на рожон. Солдаты не жалели патронов. Сложив стальные приклады автоматов, они окатывали русских свинцом, как садовник поливает из шланга цветы, — старательно, но на глазок. Шли, горланя песни. Эти парни знали себе цену. Их тяжелые сапоги с заклепками на подошвах потоптали старушку Европу. Теперь настала очередь красной России испытать их тяжесть. Что может поделать против бывалых воинов горстка русских с их старинными длиннющими винтовками, которые бывший оперный музыкант ефрейтор Гюнтер остроумно окрестил «фаготами». Если уж русские не удержали укрепленный район Бар — Новоград-Волынский!..

И только огневой вал угас и гитлеровцы, отлежавшись в ботве, рванулись вперед, старшина повеселел — кончилась бойня, начиналась драка. Старшину беспокоил правый фланг — именно оттуда, из нескошенного пшеничного клина, следовало ждать решительного удара: лобовая атака — всего лишь демонстрация. Отчего они залегли? Неужто этих жлобов припугнули скупо татакающий «Дегтярев» и винтовочный перестук? Старшина не верил, мудрость бывалого солдата подсказала: жди беды на правом фланге.

Из ботвы поднялись вдруг сероватые фигуры в глубоких стальных шлемах, заковыляли вперед, выскочили на скошенный участок…