Олег Сидельников - Пора летних каникул

Павка подпрыгнул, сорвал черешневую сережку, пожевал, сморщился.

— Кислая еще… Значит, ребята, насчет МПВО — это железно. Послужим, осмотримся, наберемся опыта, всевобуч пройдем быстренько — и на фронт. У меня план разработан. Вот только бы обмундировку раздобыть. Без нее трудно.

Вилька оживился.

— Обмундировку беру на себя… Ты, Глебчик, не пронзай меня смертоносным взглядом. Довоенный Вилька отдал концы. Завязано. Я все по-честному. Кой-какое барахлишко у меня есть? Есть. Я обращаю его в денежные знаки, подделка которых карается законом… Ну в общем все будет, как полагается: товар — деньги — товар.

— В остальном положитесь на меня! — Павка ликовал. — Сработаем, как по нотам.

Глеб молчал, молчал и ошеломил:

— А родителей… Родителей не жаль? Волноваться будут.

Мы погрустнели. Я представил себе картину: мама просыпается и видит — кровать пуста, на столе записка! Мама хватается за сердце, расталкивает папу. Они, конечно, не станут кричать и валяться на полу в истерике. Они у меня не такие. Но, говорят, когда переживают скрытно, нутром, — это еще больнее. И без того мама — милая моя маленькая, тихая мама! — седеет, серые глаза поблекли, морщины вокруг них паутинятся. Да и папа уже не тот, не довоенный. Сутками на работе пропадает, приходит злой, усталый. Злой — это потому, что и его на фронт не пускают, я об этом догадываюсь. И изменился он как-то очень быстро. Вдруг обнаружил я у него лысину. Все время ее не было, а вчера появилась. Вот тебе и хваленые папины кудри!

Имею ли я право причинять горе родителям?.. Нет, конечно. Они поймут, обязательно поймут: их сын ушел выполнять свой долг. Они должны гордиться мной.

Я сознавал, что лишь прикрываюсь словом «долг» как щитом. Поэтому угрызения нечистой совести давали о себе знать: «Долг! Врешь, братец. Ты еще толком не понимаешь, что такое — долг. Был бы уверен, что война протянется год, не суетился бы. Просто боишься прозевать настоящую военную игру. Честолюбие заедает, мол, такой удачный случай храбрость свою показать. Такого случая больше не сыщешь. И потом… как приятно будет рассказывать в Театральном институте: „Когда мы штурмовали Берлин…“ — „Как, ты был на войне?! — девочки-студентки смотрят на тебя круглыми восторженными глазами. — Сколько же, Юра, тебе лет?“ А ты в ответ небрежно бросаешь: „Семнадцать с половиной. А на фронт я ушел добровольцем…“ Вот ты какой гнус, Юрка. Долг, конечно, долгом. Но ты ведь главным образом о медали мечтаешь. И об ордене. Только в этом даже самому себе признаться боишься».

Ребята, видимо, думали примерно о том же. За исключением Павки. Этот, я уверен, считает унизительным думать о наградах. Для него возможность повоевать — уже награда. Вот и сейчас Павка, скептически улыбнувшись, нарушил молчание:

— Вояки, патриоты! Тошно смотреть. Особенно он ополчился против Вильки.

— Ну еще можно понять этих двух героев. Боязно им мамкину юбку из рук выпускать. Но ты, Вилька, чего нос до полу свесил? Один-одинешенек, что хочешь то и делай.

Вилька хитро прищурился.

— А я за компанию. Задумался — и так мне грустно стало! Вдруг убьют — кто тогда плакать будет? Обидно.

— Не убьют, — заверил Глеб и изложил свою новую теорию. — Война — это как государственный беспроигрышный займ. У меня целая кипа облигаций. Все беспроигрышные, а двадцать пять тысяч никак не загребу. И не видел счастливцев, которые отхватили четвертак с тремя нулями. На войне погибнуть — все равно, что…

— Двадцать пять тысяч карбованцев прикарманить! — чуть ли не плача от смеха, заорал Вилька. — Браво, товарищ Аристотель. Вот это называется выдал!..

Мы катались по траве, держась за животы. На этот раз Глеб превзошел самого себя. От избытка чувств мы навалились на нашего «теоретика» и устроили «кучу-ма-лу». Глеб рычал, отбивался, разбрасывал нас в разные стороны, а мы все налетали и налетали. Наконец он взмолился:

— Хватит, ребята, сдаюсь…

Взмокшие, тяжело дыша, мы повалились в траву и с наслаждением «доедали» Глеба.

— Слышь, философ, если башку оторвут — какой это выигрыш? Тысяч десять, а?

— А в мягкое место угодит?

— В мягкое — это все равно, когда номер совпал, а серия не та. Повезло, значит, но не совсем.

Давно мы так не смеялись — с самого начала войны. Глеб сперва обиделся, но потом раздумал и сам рассмеялся.

Вскоре мама позвала нас обедать. Мы ели молочную лапшу, зло наперченные голубцы и выдумывали наши будущие подвигу которые мы, конечно же, совершим, сражаясь с зажигательными бомбами и пожарами.