Владимир Рудный - Гангутцы

Богданов сграбастал ее своей ручищей, не скрывая волнения.

— Поздравляю вас, Александр Тихонович, вам телефонограмма из госпиталя, — услышал Богданов голос комиссара отряда. — Читаю. Записывайте…

Томилов продиктовал:

— «Поздравляю сыном… десяти с половиной фунтов точка». Записали?.. «Здоровый запятая крикун точка». Записали, товарищ Богданов? Дальше. «Напиши как назвать точка. Целую точка. Подпись Люба». Все!..

— Спасибо, товарищ комиссар.

— А имя придумали?

— Не успел.

— Хорошо. Мы всем отрядом вам поможем, — пообещал Томилов. — Вот и Борис Митрофанович поздравляет вас. Как услышал про десять с половиной фунтов, решил третьего Богданова отдать в приказ. Зачисляем на довольствие. Как сына отряда. На Ханко хотите съездить?

— Хочу, товарищ комиссар.

— Под утро пойдет «Кормилец». Поспешите. У вас теперь, кажется, своя шлюпка есть? Впрочем, обождите минутку… Передаю трубку, товарищ Богданов.

В трубке послышался удивительно знакомый голос:

— Кто говорит?

— Богданов Александр. А это кто?

— Александр Богданов.

И оба рассмеялись.

— Сашок! Здравствуй!

— Здорово, если не врешь.

— Правду, правду говорю. Это я, меньшой. Вот ведь где встретились. Ночью приду за тобой, добро?

— Приходи. Только возьми барказ побольше.

— Багажа много?

— Будет багаж. Сегодня разживусь.

— Пакуй крепче.

— Будь спокоен…

Они хорошо понимали друг друга и снова смеялись.

— Я и забыл тебя поздравить, — спохватился вдруг Богданыч. — Лично поздравлю, хорошо?

— Хорошо. Подожду. — Богданов положил трубку.

Усталое лицо расплылось в улыбке. Его поздравляли, а он будто не слышал.

— С наследником, Александр Тихонович, — шептал Желтов.

— На Х-орсен вернемся — ф-ейерверк устроим! Т-ты уж оставайся п-переживать, старшина. Не ходи сегодня. Другого… б-бездетного пошлю…

— Нет-нет, товарищ мичман. Я пойду!

Богданов, провожаемый Думичевым, пошел к проливу, к месту, откуда ему предстояло идти в эту ночь на тот берег.

— Великий человек будет твой сын! — заговорил Думичев, когда они добрались до пролива. — Вот лейтенант Репнин рассказывал нам про ученого, сына большевички-подпольщицы: он родился в царской тюрьме. Теперь он академик и занимается продлением жизни. Поверь, Саша, твой сын обязательно будет большим адмиралом! На Гангуте родился!

Думичев впервые за последние дни говорил так много и горячо, и Богданов спросил его:

— Что из дому пишут, Сережа?

— Это не из дому… Наши дома фашисты сожгли. И стариков тоже. Односельчанин пишет. Бежал оттуда. Через фронт. В Боровичи.

— Война! — Богданов помолчал. — И кто ее выдумал… Не задушат они жизнь, Сергей.

— Понимаешь, Саша, я даже не видел нашего дома на новом месте. Отец так доволен был… Каждый год писал мне, какой у яблонь рост, как растут на новом берегу. Писал: море за воротами. Лодку завел. Я сестренке обещал: осенью вернусь из армии — далеко на лодке уплывем. В Москву, по каналу. А где теперь сестренка?.. Мать все писала: «Один ты у нас сын — надежда». За что их убили, Саша, за что?

«И я у матери один, — думал Богданов. — А мой отец строгий был. Жизнь строгая…»

А вслух отвечал Думичеву:

— За что, спрашиваешь? А моего за что? За то же. Из обреза.

— Тебе хорошо, Саша. Сын у тебя, жена. А я один. Если сестру тоже — один я. У тебя такая жена! Если б я женился, Саша, так я только на такой, как Люба, женился бы. Ты на войне — и она на войне. Всегда вместе, всюду вместе. Как это хорошо, Саша!

— Люба хорошая. Только нечего ей тут делать. Уж мы довоюем, Сергей. Пусть она сына воспитывает.

— Да, Саша. Ты попроси Гранина, чтобы ее в тыл отправили. К тебе, за Урал. Или в Казахстан, там хлеба много.

«Любу с сыном домой, к матери, отправлю, — думал Богданов. — Устрою на госпитальное. Нет, не на транспорт!.. Торпеда — штука грозная. Попрошу капитана, он поможет на катер устроить. Лучше катером… Пусть оморячится сынок…»

А Думичеву он вслух сказал:

— Мне пора, Сережа. Зови Желтова. Ждите меня здесь.

Много раз ходил Богданов через фронт в разведку, но никогда еще не испытывал такого волнения, как в этот вечер. Он не думал о том, что его могут ранить или убить. Он вообще не думал о смерти. Какая тут смерть, когда в эту ночь больше, чем когда бы то ни было, все его существо переполняла любовь к жизни. Пела душа, пела каждая жилка в человеке: он отец!

Богданов окоченел в ледяной воде пролива. Он выбрался на отмель противоположного берега, открыл флягу, глотнул спирту. Жгучая влага согрела его; он осторожно пополз.