Слово солдате - (сборник)

Нина Григорьевна вышла в другую комнату и, вернувшись, подала Чубенко полустертый листок. Чубенко прочел: «Любите и берегите эту крошку. У нее нет матери, а отец ее Василий Чубенко сражается за нашу Родину. Лейтенант Стародубцев».

— Стародубцев! Ваня! Друг! — вскрикнул побледневший Чубенко. — Раненый... А Анюта? Значит, Анюта моя погибла?.. А это? Что ж это? — моя Ганночка?.. Где же она? Дайте мне на нее посмотреть!

Он бросился в детскую,

В детской девочек не было. Он увидел их в палисаднике. Белокурая девочка сидела на клумбе и сосредоточенно насыпала в ведро песок. Ничего не помня, опрокинув на ходу два стула, Чубенко выбежал в палисадник и схватил на руки испуганно глядевшего на него ребенка.

— Я боялась сказать вам об этом раньше, — смущенно и радостно говорила Нина Григорьевна. — Я боялась, что имя и фамилия ваши — случайное совпадение. Но дочку я вам сейчас не отдам. Пусть ее маленькое детское счастье будет освещать вам дорогу к победе...

А Василий Чубенко сильными, загрубелыми на войне руками неловко прижимал к себе хрупкое родное тельце ребенка и пересохшими губами шептал:

— Ганнуля... дочка моя... я твой отец... скажи: папа, папа...

Это были затаенные в глубине его сердца, но никогда не забываемые слова.

В Ленинграде, во время блокады, я изо дня в день вела дневник. Здесь даны отрывки из этого дневника: поездка с делегацией на фронт, прорыв блокады и полное уничтожение блокадного кольца. Все это чисто «военные», фронтовые записи. Но, впрочем, разве весь Ленинград не был в то время фронтом? Город был крепостью, а ленинградцы — его гарнизоном.

23 февраля 1942 года,

День Красной Армии.

ГОРОХОВЕЦ (Ленинградский фронт).

Снега, снега. Пишу в Гороховце, в политотделе армии генерала Федюнинского.

Над домиком, в бездонном морозном небе — слабый гул мотора и блестящая точка самолета. Мне объяснили, что это «Адольф летает». Звук зениток здесь иной, чем у нас, в Ленинграде, среди высоких домов.

Уже отъезжая, мы узнали, куда именно мы едем. Оказалось — через Ладогу, за блокадное кольцо, за 200 километров от Ленинграда.

Мы везли на фронт подарки: пять автоматов, изготовленных вручную (тока нет), с надписью на ложе: «Лучшему истребителю немецких оккупантов», маскировочные халаты, бритвенные приборы, табак, кожаные и меховые перчатки, сумки для командного состава, носовые платки, гитары и мандолины.

Лично Федюнинскому везли кожаную шкатулку для табака. От разных районов города подарки были разные. Но наказ от всех был один — прорвать кольцо блокады.

Труд ладожских шоферов — святой труд.

Достаточно взглянуть на дорогу. На эту избитую, истерзанную, ни днем ни ночью не ведающую покоя дорогу. Ее снег превращен в песок. И всюду, в ухабах, выбоинах, колеях, ямах, канавах, колдобинах и воронках, лежат мертвые машины и части машин.

А ведь эту дорогу под снарядами и бомбами ладожские шоферы ежедневно пересекают четыре раза. Ведь это для них повсюду алые надписи на щитах: «Водитель, сделал ли ты сегодня два рейса?» И водитель делает эти два рейса.

Сейчас едем к артиллеристам. Увозим с собою только что вышедший номер дивизионной газеты «В решающий бой», где напечатан приказ Верховного Главнокомандующего.

На каждой из укрытых в лесу батарей у нас происходили краткие, очень краткие митинги. Тема выступления была одна: прорыв блокады.

Один из артиллеристов сказал: «Передайте Ленинграду привет от первого орудия. Передайте: мы делаем все, чтобы город Ленина отдохнул от своей усталости».

Другой сказал: «Отодвинуть немца — можно, но не в этом задача. Надо его уничтожить...» Этот же человек произнес запомнившееся выражение: «Боец, пропитанный ненавистью».

В штабе дивизии комиссар сказал нам: «Жить или не жить — так не стоит вопрос. Наша жизнь принадлежит Ленинграду».

16 января 1943 года. Утром.

Необыкновенный день. Весь город ждет: вот-вот. Мы взяли Шлиссельбург, это точно. Но еще говорят, что оба наши фронта, Ленинградский и Волховский, соединились. И что, таким образом, блокада прорвана. Официально еще ничего неизвестно. Но город ждет.

Бьет где-то артиллерия, недавно только кончилась тревога. Все работают. Руки движутся, губы произносят обычные слова. Но каждый точно заряжен электричеством ожидания.

12 часов 30 минут ночи.

«Последний час» такой, что нельзя слушать спокойно. Идет, идет освобождение.