Григорий Коновалов - Истоки. Книга первая

– Должны. Ленин аккуратно собирал, чем грознее обстановка, тем чаще собирал коммунистов. Эх, Люба, видимо, промазали где-то мы.

Старики помолчали.

Пообедав, Денис попросил, чтобы жена положила в карман его пиджака все облигации займов. Рабочие сдают их в фонд обороны. Любава открыла старый, окованный белым железом сундук, достала большую, туго перевязанную шпагатом пачку.

– В баул положу, в карман не влезут.

Денис взял баул и снова отправился на завод.

Пришел Михаил, и мать не сразу признала его: в гимнастерке, голова острижена под машинку.

– Мамака, в моем распоряжении один час, – быстро говорил он, улыбаясь. Лена разожгла примус. Женя зарубил курицу. Щипал ее остервенело, пух летел над его головой. «Ты, как лиса в курятнике», – сказала Лена.

Мать не знала, за что взяться: то укладывала в рюкзак белье, то подходила к сыну, ворошившему в ящиках стола бумаги, то садилась на стул, опустив руки на колени. Михаил рассортировал дневник, блокноты, тетради, отложил записную книжку с красной дерматиновой коркой, а все другие бумаги крест-накрест связал веревочкой, положил в свой инструментальный ящик, замкнул его и, передав ключ Жене, сел перед матерью прямо на пол. Веселыми глазами смотрел в лицо ее, уверял, что в танке ни один снаряд не возьмет его. Записная книжечка не влезала в нагрудный карман гимнастерки, тогда он вскочил и кухонным ножом обрезал ее по краям.

О чем бы ни говорили, Михаил заканчивал одним и тем же: «Пожалуйста, пришлите адреса Саши и Феди. Буду писать часто им и вам». Схватил маленького Костю: «Ну а тебе, Константин Константинович, буду писать каждый день. Ответишь?»

Костя вытащил из его кармана записную книжку и, исчертив вкривь и вкось красным карандашом первую страничку, подал дяде.

– Вот он уже и написал, – улыбнулась Лена.

Подкатила к калитке грузовая машина. Михаил вытряхнул из рюкзака все, что положили туда родные, взял лишь пару теплого белья.

Лена умоляла лейтенанта, сидевшего в кабине вместе с шофером, чтобы подождали минуточку, Женя просился проводить до вокзала, но Михаил шепнул ему, что едут они за город на танкодром, и племянник умолк. Когда Лена метнуласъ на кухню, машина уже полезла по горбатой, мощенной булыжником мостовой, круто поднимавшейся в гору.

– Курицу! Братка, курицу забыл! – выбежала Лена за машиной. Настигла на повороте, кинула в руки бойцов обжигавшую пальцы курицу. Смеясь, танкисты махали ей руками, но кто из них был ее брат, она так и не распознала: до неразличимости слился Михаил со всеми.

У калитки стояла Вера Заплескова в белой кофточке. В широко распахнутых глазах ее, золотясь, догорала вечерняя заря. Подруги обнялись и заплакали.

– Видно, правду говорят, что у женщин глаза на мокром месте. – Женя покачал головой со снисходительностью и усмешливым великодушием закаленного жизнью мужчины. Но тут же вынул из кармана рогатку и, высунув кончик языка, стал стрелять камешками в галдевших и звеневших на клене воробьев.

Утром Лена вместе со всеми студентами уехала в лес на заготовку дров для города. Лагерем встали близ Волги, у каменных карьеров. Оглядевшись, Лена узнала тот самый лес, в котором два с лишним года назад, в пору цветения яблонь, были они с Женен. Тогда говорливый бежал ручей по каменистому дну оврага. Теперь знойное лето осушило овраг, потрескались камни. Обломился и тот осокорь, по которому Женя переходил на островок, а она, страшась глядеть на него, закрывала глаза ладонями. Знать, и сюда доплескался горячий заволжский ветер, опалил до хрусткой желтизны траву. Обвалилась круча, задавила и тот родник, из которого они тогда так наглотались студеной воды, угощая ребятишек, что губы посинели…

На другой день во время послеобеденного отдыха заехал навестить молодых лесорубов Юрий, да не один, а с Женькой. Лесорубы спали в тени деревьев, прикрыв лица платками. А несколько девушек откапывали железными лопатами родник. Увидев брата и племянника, Лена сунула в их руки лопаты:

– Братка, тут самая вкусная вода на свете!

Юрий снял ботинки, засучил брюки, поплевал на свои ладони и начал копать вместе со всеми. Женя не отставал от него. Горка выбрасываемой вязкой глины росла и росла, а родник все не показывался. Но вот на дне ямы проступила капля, потом другая, и вдруг – будто выдернули затычку из бочки – встала на дыбы мутная струя. Взламывая глиняный гнет, зашевелилась еще одна струя, упругая, леденящая пальцы глубинным, подземным холодком. Мутная вода переполнила котловинку, размыла ее край и побежала к овражку. Сначала неуверенно, как бы с трудом припоминая давно забытую дорогу, виляя то влево, то право, зазмеился ключ по пересохшей каменной теклине, останавливался, казалось, в раздумье, накапливая силы в ложбинках, потом обрадованно по-детски закартавил, утверждая свой извечный путь к Волге. Медленно светлела в каменных пригоршнях вода, очищаясь от ила.