Григорий Коновалов - Истоки. Книга вторая

Юля подошла к Юрию. Сама не поверила себе, как просто и буднично сказала ему о смерти Жени.

Или до этого не замечала, или только сейчас лицо его изменилось: все черты заострились, и вместо прежней веселой самоуверенности что-то общее с лицом умиравшего Жени увидела Юля. На незримую даль отодвинулся он от нее этим лицом.

– Ты… почему тут? Что еще за бабья глупость?

Юля схватила мужа за потные плечи, ударилась головой о его грудь. Жирные тяжелые хлопья нефтяного дыма пятнами красили ее красные волосы.

– Ну чего ты хнычешь? – резко спросил Юрии. – Почему не за Волгой. Милая Осень, ну держись… Всем тяжело…

– Он так изменился, я не сразу узнала его.

Юля огляделась в полутемной, забаррикадированной стальными листами комнатушке.

– Родимый мой, не гони ты меня, пожалуйста.

Помолчала:

– Вот и новоселье у нас.

Юрий достал из ящика помидоры.

– Готовь, Юлька, закусь. Ночью тебя за Волгу.

Только сели за столик, вошел Макар Ясаков, увешанный автоматом, гранатами и даже самодельным кинжалом, доложил Юрию, что пришли к нему аж двенадцать дедков. Юля скрылась за брезентом в боковушке.

Не спеша расселись на скамейке ветераны 1905 года, солдаты гражданской войны, ныне пенсионеры, услаждавшие себя кто рыбалкой, кто садом, добровольным попечительством читален, музеев, скверов до поры, пока война не помешала.

Эти спокойные, твердые лица с выражением неброского мужества были привычны для Юрия и любимы с детства. Сколько помнит, в рабочем районе никогда не переводились степенные старики, они казались вечными. Если умирал один, на смену ему незаметно появлялся другой со своими усами, с разномастной от поседения головой, умным сощуром глаз. Скамейки у домов по-над Волгой не пустовали – всегда грелся на солнце по весне или хоронился знойным летом в тени тополя какой-нибудь сказочный дед. Они не изменялись, кажется. Знал он их, а они знали его лучше, чем он думал: наверняка кто-нибудь да видел его на зорьке с девочкой, видел, как обучался ремеслу… многое они знали.

– Что мы делать собираемся? – заговорил звонкоголосо востроглазый старик Богов, по-уличному Полуночник. За пятьдесят лет работы в кузнечном цехе он малость поглох и потому в разговоре так дисканил, что в ушах свербело. – За Волгу не двинемся. Не всем нам под силу тут, но дело найдется. Сверстников из немцев вряд ли встретим, разве только среди генералов. Ладно. Будем бить ихних внуков, сыновей. Родители не сумели воспитать по-человечески, придется нам учить.

Старик Поцелуев с загадочным спокойствием на широком, как у калмыцкого медного Будды, лице подтвердил, что стрелять старики могут, а еще душевный падлом молодых сварят так, что крепче новой поделки.

– Деды, ехали бы за Волгу. У нас есть люди, – сказал Юрий.

Усмешливо покачали старики головами.

– Ну и дурачок ты, Юрас, – сказал Богов.

А Поцелуев добавил:

– Дом без домового не стоит, так и молодость без стариков.

– Расскажем, как Сталин в восемнадцатом году порядок наводил, дух подымал, когда Краснов у стен города ловчился аркан накинуть на рабочую шею. Нахальная сволота уж по городу похаживала, плечиком поталкивала красноармейцев. А Сталин собрал нас и отцов наших, сказал веское слово. К восходу солнца перестукали всю контру. И город чист, и народ голову поднял.

Маленький, хитрый, востроносый дед – механик с судостроительного – заглянул в душу Юрия: может, совестно перед миром – мол, до чего дошли, стариков в ратники сверстали? Долой сомнения! Лодками подмогнем в крайнем случае. Мы-то устоим, а вот когда к ним наши придут, не спасется Гитлер ни за чьей спиной. У германцев нет таких стариков, они больше нашептывают каверзы, эти ведьмы с яйцами.

– За Волгу от греха подальше хворых, старух. С довольствия долой лишние рты. А мы привычные, втянутые в борьбу.

Юрий велел дежурному вооружить ветеранов, отвести к Иванову.

– Вот и штурмовая бригада, вот вояки, Юлия Тихоновна… – говорил Макар Ясаков. – Окромя винтовок, имеется оружие возрастное. Сердечные капли, слабительное, каша манная. К перебежке не годятся, а сядут в траншеях и будут стрелять до последнего. Так-то китаец в гражданскую – сел в окопе и палит, пока все патроны не пережгет. Казаки рубят, а он рук не подымает, ружья не отдает: моя получил от Советской власти, ей отдаст.

Юрий заметил с улыбкой: это, кажется, не те старики, о которых надо печься, как о малых детях… корневые, двужильные волгари, земляки Ильича.