Вадим Кожевников - Это сильнее всего [Рассказы]

И в эту ночь бригада Нины первая проложила путь к знамени.

И восемь часов, которые они будут отдыхать, знамя будет находиться у них, а завтра снова две бригады будут идти навстречу друг другу и драться за знамя.

И Тоня не пошла ночевать домой, потому что все девушки решили ночевать в шахте, и они спали на лесах, укрывшись ватниками, и в головах у них стояло отвоеванное бархатное знамя.

Но Тоня не могла заснуть. Она лежала с открытыми глазами и думала, что, наверное, так же на фронте спят бойцы вповалку и спит ее отец, и от этого меньше болели руки, спина, на сердце становилось хорошо и радостно.

Так она работала и чувствовала, как она становится другой, взрослой, и большие, хорошие мысли волновали ее сердце.

Парторг сказал, что из Ленинграда только что привезли сделанные там мозаичные панно из самоцветных камней и ими будут украшены стены вестибюля.

Люди делали эти картины, когда враг продолжал стучать железным кулаком блокады в стены одного из самых благородных городов мира; Какие необыкновенно чистые и гордые люди эти ленинградцы!

— Как я хотела бы быть ленинградкой, — сказала Тоня.

— Ладно, — ответила ей Нина, — мы с девчатами решили рекомендовать тебя.

— Куда? — спросила Тоня.

— Ты можешь быть настоящей комсомолкой, — сказала Нина, — и если бы ты жила в Ленинграде, ты была бы настоящей ленинградкой. Верно, девчата?

И Тоня впервые расплакалась, впервые после того, как отец ушел на фронт, она расплакалась от сладкой и нежной любви к своим товарищам, от щемящей гордости, которую она сейчас испытала.

Тоня никому не говорила, где она работает. Не нужно, решила она, никому говорить об этом. Пускай это для всех будет неожиданностью, праздником. Ведь это такая радость! Война — и вдруг нате вам, пожалуйста, кто бы Мог подумать?

Матери она говорила:

— Так, на одной военной стройке работаю. — И все.

Шли дни. И уже совсем немного оставалось до этого необыкновенного дня.

Как-то Тоня забежала домой. Она жила теперь у подруги, потому что ее дом был ближе к работе. Возле дверей тониной квартиры стоял военный в полушубке, в валенках, с перекрещенными ремнями на спине. Тоня, почти теряя сознание от волнения, крикнула:

— Папа!

Но это был не отец. Военный обернулся и спросил, улыбаясь:

— Тоня?

— Ну да.

— Моя фамилия Азаров. Я вам письмо привез от отца. Мы с ним вместе под Сталинградом, знаете?

— Нет, — сказала Тоня.

— Что нет? — спросил Азаров.

— Я просто не верю, что вы видели папу.

— Почему же не верите? Мы с ним у одного орудия работаем, — обиделся Азаров.

У Тони не было ключа от квартиры, и она растерянно сказала:

— У меня нет ключа, как же быть? У вас есть где ночевать?

— Мне ночевать не надо, я вечером уезжаю. Так что передать отцу?

Тоня прислонилась к стене, закрыла глаза.

— Послушайте, — вдруг сказала она с мольбой, — вы могли бы пойти со мной в одно место? Там я вам все объясню.

— Пожалуйста, — сказал Азаров.

И вот они идут вместе по улице. Вместе с человеком, который каждый день видит ее отца, который сражается вместе с ним, — может быть, спит рядом с ним. А Тоня молчит, потому что боится сказать не так, — она знает, что это лучше увидеть, тогда легче будет понять.

Подошли к конторе. Она сказала:

— Подождите. Я сейчас.

Она боялась, что в бюро пропусков откажут. Она волновалась и умоляла:

— Послушайте, ведь он вместе с моим папой, ему обязательно надо посмотреть. — И даже сказала: — У него орден, — хотя Тоня не знала, есть у него орден или нет.

— Куда вы меня ведете? — спросил Азаров.

— Молчите, — сказала, торжествуя, Тоня, — молчите, сейчас всё узнаете.

Они спустились в клети вниз. Сухой и чистый тоннель, высокий, стремительный. Тоня вела Азарова по этому тоннелю и, видя, как его сильное лицо с живыми глазами становилось все задумчивей, радовалась, потом лукаво спросила:

— Если мы погуляем здесь, вас не очень утомит?

— Что? — спросил Азаров.

— Расстояние порядочное, — сказала Тоня.

— Слушайте, ведь это же чудо, — сказал Азаров.

— Да, — сказала Тоня.

И они шли и шли. И теплый воздух, пахнущий смолой, лаком и горящим металлом, дул им в лицо.

— По шпалам не ходите, — предупредила Тоня, — их только что выкрасили.

— Мне хочется снять шапку и идти на цыпочках, — буркнул Азаров. — Никогда не думал.

— Правда? — спросила Тоня.

— Да, — сказал он.

Казалось, не будет конца этому пути. И вдруг пространство стало голубым, широким.