Вадим Кожевников - Это сильнее всего [Рассказы]

И Тоня сказала:

— Да, это очень хорошо.

Это было 12 октября 1941 года, когда отец Тони ушел с ополчением защищать Москву.

Мать поступила на завод, теперь там делали автоматы. Она работала с утра до ночи. Тоня вставала на рассвете и готовила завтрак. И вечером она не ложилась спать до тех пор, пока не приходила мать.

— Ты моя хозяюшка, — говорила мама.

— Почему ты работаешь две смены? Ты так похудела, мама!

— Я скучаю, Тоня! А когда я на папином заводе, мне не так тоскливо. А потом ведь это нужно, Тонечка.

В декабре Тоне исполнилось семнадцать лет. И первое письмо, которое получили они от отца, было адресовано Тоне. Отец поздравлял ее и писал, что очень гордится тем, что у него такая взрослая дочь. О себе написал только, что служит в артиллерии.

Однажды, когда Тоня сидела одна дома, к ней пришел Вовка Зайцев.

— Здорово! — сказал Вовка.

Он прошелся по комнате и грубо спросил:

— Что, холодно?

— А тебе какое дело? — сказала Тоня. Она не любила Зайцева и считала его хулиганом.

Потом Вовка подошел к двери и сказал:

— Извините за беспокойство. — И ушел, так и не сказав, зачем приходил.

А через несколько дней он пришел снова и принес с собой железную печь и трубы подмышкой. Вовка распоряжался так, словно он у себя дома устанавливал печь. И после, когда затопил печь и тяга оказалась хорошей, он сказал:

— Теперь порядок. А то сидишь, как цыганка, в шалях, губы распустила, смотреть противно.

— Сколько стоит эта печка? — спросила Тоня.

— Сам сделал, — сказал Вовка. — Привет!

И он снова ушел так. же деловито и бесцеремонно, как и прошлый раз.

Потом Вовка опять пришел и спросил:

— Не дымит?

Тоня опустила глаза и сказала:

— Нет, — потом спросила незнакомым для себя голосом — А вы что сейчас делаете, Вова, учитесь?

— Нет, — ответил он, — работаю, — и значительным топотом: — Мы теперь в ремесленном мины делаем. Только ты никому! Военная тайна. — И гордо добавил: — Я уже два раза премию получал по двести рублей, понятно?

Тоня прочла в газете о подвиге комсомолки Зои. И она хотела так жить и умереть, как Зоя, и поделилась этим с Зайцевым. А он сказал:

— Где тебе!

— Увидим! — сказала Тоня.

Она пошла в райком комсомола и заявила, что хочет поехать на фронт. Ее спросили:

— А что ты сейчас делаешь?

— Ничего, — сказала Тоня.

— Комсомолка?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю.

— Ладно, — сказали ей, — приходите завтра, что-нибудь придумаем.

— А это ничего, что я не комсомолка?

— Ничего, — ответили ей.

Она пришла на следующий день.

— Вот, — сказал ей секретарь.

Тоня прочла бумажку и заявила обиженно:

— Я на фронт просилась, а вы меня в уборщицы.

— Не хотите?

— Я не не хочу, но смешно: война, а я уборщица!

— Это не смешно, — возразил секретарь.

Она пришла в контору. Сказали, что уборщицы не нужны, если хочет, можно вниз.

— Ладно, мне все равно, — согласилась Тоня.

Ей дали резиновые сапоги и брезентовую спецовку. Клеть была мокрая, а внизу глина, и оттуда выходили мокрые и грязные люди. Когда клеть опускалась, у Тони сжималось сердце и она не. могла дышать. Она думала, что клеть обязательно разобьется, так быстро она падала.

В тоннеле было темно и сыро, а под ногами хлюпала вода. Ей дали лопату, велели нагружать вагонетку глиной. Потом к вагонетке подходил электровоз и увозил ее. Очень скоро у Тони заболели спина и руки. И она никак не могла дождаться конца смены. А когда смена кончилась и Тоня направилась к выходу, к ней подошла толстая девушка в косынке и спросила:

— Тебя как зовут? — потом она сказала: — Слушай, Тоня, у нас девушки не хватает, иди к нам. Нам паренька предлагают, но мы не хотим марку терять.

— Я очень устала, — ответила Тоня.

— Мы тоже очень устали, — возразила девушка.

— Тогда хорошо, я согласна, — сказала Тоня.

Рельсы были длиной двенадцать с половиной метров.

Толстая девушка — ее звали Ниной — пела «Дубинушку», стараясь петь басом, и все в такт песне толкали рельс. Но ничего веселого тут не было, а было только очень тяжело и трудно. И трудно было забивать костыли, потому что клюваком — такой молоток, длинный, как кирка, — очень трудно попадать по головке костыля. И когда казалось, что даже пошевелить пальцем больше невозможно, Нина кричала:

— Веселей, девчата! Еще шесть прогонов — и знамя наше!

Бархатное знамя стояло посредине лотка, по которому прокладывали путь две бригады, идущие навстречу друг другу.